Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обычно с чужими девочка так себя не вела. Анне было странно слышать Маруськино щебетание, видеть радость в ее глазах. Она хватала журнал, лежавший на тумбочке, и громко, оглядываясь на Калеганова, демонстрировала свои успехи.
– Да, пока по складам, – смущенно оправдывался Калеганов. – Но мы наверстаем! Кстати, к математике у нее точно способности. Марусь! Сколько будет три плюс пять? А четыре плюс шесть?
Маруся радостно отвечала.
Анна смотрела на Калеганова и ничего не понимала. Эти двое, маленькая девочка и взрослый мужчина, кажется, и вправду по-настоящему подружились. С какой нежностью они смотрят друг на друга, как Маруська держит его за руку! «Дима, Дима, когда мы поедем домой?» Заглядывает в глаза и дергает за руку. И кажется, хочет поскорее уехать от матери и остаться наедине с обожаемым Димой. Сердце кольнула ревность. Ладно бы у нее с Калегановым были серьезные, перспективные отношения, планы на будущее, общая жизнь. Но у них ничего этого не было, а главное, не будет. Как из этого выбираться? Что делать потом? Как объяснить Марусе, что Калеганов исчезнет их жизни? Что придумать?
А пока он придумал отличный план на лето.
Он так и сказал: «Не беспокойся, я все разрулил». Маруся едет на дачу с няней. Позже туда, в Кратово, приедет и Анна.
– Не возражаешь? – спросил он.
Анна молчала.
А еще Калеганов сообщил, что записал Марусю в школу. В какую, ошарашенная Анна не уточнила. Кстати, няня, которую он нашел, – учительница начальных классов, она за лето подготовит Марусю как надо.
Анна по-прежнему молчала.
– Ну и вообще все будет нормально, – улыбнулся Калеганов. – Беспокоиться нечего.
Нечего. Ну да. Он все решил. Все решил за нее. Наверное, надо растрогаться, умилиться, пустить слезу, пасть ему в ноги? Анну хватило на сухое «спасибо».
Калеганов ушел, а она, как замороженная, смотрела в потолок и не понимала, что происходит.
После реабилитационного центра ей стало лучше. Несколько шагов с ходунками – огромный прогресс. Но осенью предстояла еще одна операция, а значит, больница, а после нее новая реабилитация. И труд, труд, труд. Борьба за жизнь – так твердили врачи.
В июле Калеганов перевез ее на дачу в Кратово.
В машине молчали. Хмурая Анна смотрела в окно.
– Послушай! – сказала она наконец. – Мне кажется, пришло время поговорить. Не возражаешь?
Он молчал, и Анна продолжила:
– Дурацкая ситуация, ты не находишь? Ты мне помогаешь. Даже не так – ты решаешь все мои проблемы. А главное – занимаешься Марусей. Я должна тебе кучу денег, и я не знаю, как с тобой рассчитаться. И вообще, Дима! – Анна сглотнула слезы, и ее решительность куда-то исчезла. – Я просто не знаю, как мне тебя благодарить! Не знаю, понимаешь? Все это безумно благородно с твоей стороны, я понимаю, но как-то… неправильно. Странно и неправильно. И я понимаю, что мне, нам, нам с Марусей, надо, – Анна запнулась, – освободить тебя, что ли… Уйти из твоей жизни. Потому что ты сделал и так слишком много. И потому что ты не обязан!
Он по-прежнему молчал, словно ничего не происходило, и она перешла почти на крик:
– Калеганов! Ты меня слышишь? Ну что ты молчишь? Ты меня понимаешь?
– Я за рулем, Ань, – спокойно ответил он. – И я тебя понимаю. Уйдете. Не сомневайся. Наверное, я тебя утомил. Забота бывает утомительна. Уйдете, когда ты встанешь на ноги. Врачи говорят, еще пару месяцев. Пару месяцев после операции – и ты будешь в порядке. А пока, – он усмехнулся, – пока ты не очень, это мой долг. Помогать тебе и Марусе.
– Да пошел ты, – ответила Анна и отвернулась к окну.
– Спасибо и на этом! – усмехнулся он. – Если честно, другого не ожидал. Ань, у тебя паршивый характер, и мне тебя жаль. Ну вот, мы приехали.
Дача была старой, уютной и немного бестолковой – словом, такой, какой и должна быть старая подмосковная дача. Анна бывала в таких много раз.
Крыльцо с резными перилами, окна с деревянными перехлестами, небольшие и уютные комнаты. Старая, но отреставрированная мебель, абажуры, коврики, глубокий диван, на который сразу же захотелось плюхнуться, и знакомый голубой польский кухонный буфет, точно такой же стоял на кухне у Аниной бабушки.
Но удобства были: и ванная комната с душем и туалетом, и газовое отопление. А еще новый большой холодильник, новая плита и новая кухонная техника.
Анна выглянула в окно – ого! Под окном цвел и ошеломительно пах огромный куст белого шиповника. Чуть поодаль росла сирень. Вернее, заросли сирени – белой, нежно-сиреневой, темно-лиловой. А позади дома стоял лес – настоящий, густой, малахитовый хвойный лес.
Участок заросший, лохматый, но не заброшенный – было видно, что за ним следят.
Заболела нога, и Анна, скривившись от боли, села в кресло.
Калеганов деловито таскал из машины продукты и раскладывал их в холодильнике.
Анне хотелось остаться одной. После больниц она очень уставала от людей. Впрочем, от людей она уставала всегда.
Калеганов показал ее комнату, аккурат напротив туалета и ванной, рядом с кухней, – словом, лучше не придумаешь.
Анна зашла в комнату и ахнула – ничего себе! Квадратная, уютная, с большой двуспальной застеленной кроватью, со старым торшером с бордовым, с кистями абажуром, с книжной полкой, на которой стояли книги со знакомыми корешками – подписные Чехов и Куприн, Гончаров и Тургенев. Неужели она наконец сможет все это перечитать?
Но самое главное, в комнате имелся балкончик – маленький, полукруглый, с деревянными балясинами, ровно на одно кресло и маленький чайный столик.
Раскрасневшаяся от восторга и смущения, Анна обернулась к Калеганову:
– Спасибо, Дим! Просто рай на земле! Мне очень нравится!
– Вот и отлично, – суховато ответил он и посмотрел на часы. – Я уезжаю, дела, но через час придет Ольга Васильевна, твоя помощница. Она в курсе всего. Готовка, уборка, Маруся – все будет на ней. А через два дня к тебе придет медсестра: упражнения, массаж и все остальное. Ее надо слушаться, – строго добавил он. – Так же, как и Ольгу Васильевну. Кажется, все. – Он оглядел комнату. – Маруся у себя, рисует, не волнуйся. Я налил ей молока и дал печенья. А ты ложись, Ань. Вечером я позвоню. Ну все, я уехал. Калеганов вышел из комнаты.
– Спасибо, – тихо повторила она. Но, кажется, он не услышал.
Анна легла
