- Еще посмотрим, кто останется в идиотах...

- Я была о тебе лучшего мнения. Я думала, у тебя есть хоть какие-то мозги. А у тебя психология романтического дебила!

Он отводит взгляд от дороги и глядит на нее, - он не пожирает ее глазами, он откусывает два куска: большой лоб и большие губы.

- Ты мент... - начинает Алина.

- Уже не мент, - с хищной веселостью отвечает Артем.

- Ты мент, и должен знать, что это уголовщина. Да я тебя засажу. Возьму и засажу. Ты мне, между прочим, чуть руку не вывихнул!

- Радуйся, что не свернул шею.

Чуть было не припомнила ему его же отца - он застрелился из его ж пистолета, но воли хватило (или ума) закричать не об этом:

- Господи, какая я дура! Я называла его Артосом, и он вообразил, что он хер знает кто!.. Артем, ты не Артос. Ты мудак!

Губы Артема раздвигаются в улыбке больше похожей на зловещую гримасу: он показал зубы.

- Ничего, ничего, - как бы успокаивая, говорит ей Артем. - Яйца твоего Жмыхова, яйца твоего Квазара, твоего Жмыхова-Квазара... вот увидишь, я тебе на день рожденья подарю. Все впереди!

- Ты меня хочешь напутать?.. Ты? - меня? - хочешь напутать? Идиот.

Артем смеется. Артос! Нет Артоса и не было никогда. Только в ее мозгу мог образоваться Артос. Нелепый гибрид Атоса, Портоса и Арамиса в милицейских погонах, или о чем-то другом она думала, когда ворковала: Артос, Артос?..

В жопу Артоса!

- Высади меня! Немедленно высади!

- Если тебе нравится музыка, не застегивайся, хороший ритм, - произносит Артем со зловещим спокойствием.

Это он о ремне безопасности. Сигнализация предупреждает омерзительными гудками.

- Остановись немедленно! Слышишь?!

Из-за встречных не получается обогнать фуру, впереди еще две, ему бы сейчас взвинтить за сто сорок по этой долбано-раздолбанной дороге, пусть знает! Но он плетется в потоке, немногим более девяноста, - сзади пристроился КамАЗ, а за ним тянется хвост легковушек.

- Слушай меня, рыжая сучка. Погони не будет! Я тебя единственный кто любит на этой земле. И никому не отдам. Поняла, идиотка?

Наконец, идет на обгон.

Она забыла слово «дежавю».

- Кретин!

Резким движением пристегнула ремень - пищалка умолкла.

Обогнав, он занял свой ряд.

-Кре...

И-

перехватило дыхание.

Ибо вот кто кретин: безумная встречная ауди выходит на обгон и без малейшего шанса возвратиться на свою полосу идет навстречу по их полосе. Тот баран с перепугу забыл о существовании тормоза, есть такая педаль. Это смертушка, это лоб в лоб. И все же за долю секунды до неминуемого Артем перестает тормозить и подает вправо, на обочину. О том, что главное не оказаться на встречной, он думает, когда колеса уже отрываются от земли, когда и остается-то времени только подумать о главном.

Один раз перевернулись всего - один раз и встали на все четыре - в зарослях борщевика. Соответственно и весь мир вместе с дорогой, деревьями, полем, заросшим апокалипсическим борщевиком, вместе с водонапорной башней, крышей заброшенного свинарника и пасмурным небом, перевернулся, но только один раз, и, перевернувшись единожды, твердо установился на своем прежнем месте. Звуковым образом этой стремительной круговерти отвечал резкий выклик: Алина прокричала, как цапля, хотя вряд ли он помнил, как цапли кричат, но это был очень узнаваемый крик.

- Жива?

И в глазах ее он прочитал (насколько умел читать по глазам) изумление.

Она была не просто жива, но как-то странно жива, как-то слишком жива, а что до ремней, слава ремням! - как сидела, так и сидела на месте.

Артем схватил бейсбольную биту (он принадлежал к той категории водителей, которые ездят с битами), и, выкарабкавшись наружу, выбежал на дорогу. Ярость захлестнула все его существо (и главным образом голову), он даже не посмотрел на то, как помята его машина. Он даже не подумал, что добивать ему придется наверняка покалеченного.

На дороге образовался затор. Стояла фура, развернутая поперек. Грузовик въехал передним колесом в кювет: но не перевернулся. Между КамАЗом и фурой было меньше метра пространства. А той ауди нигде не было.

- Где? - заорал Артем.

Артема трясло от бешенства, он понимал, что взбешен, и погашал, что взбешенный он не обязан верить глазам: легко обманут. Что ли, не было столкновений? Обошлось? Сектор зрения сузился соразмерно сжатию головы по оси висков невидимыми тисками. О количестве людей на дороге он догадывался по густоте матюгов.

- Ничего, далеко не уедет, - говорил рядом один. - Достанем.

В руке у того был мобильник.

Артем вспомнил, что его мобильник был в машине на подзарядке (понятна ли эта фраза будет лет так через двадцать... пять?).

- Остынь, - громко посоветовал водитель фуры (открыта дверца, а сам в тельняхе).

С битой в руках Артем выглядел диковато.

- У тебя что, шок?

Шок? Он побежал к машине.

И опять не посмотрел даже на мятую крышу.

Алина сидела как сидела, так и не расстегнув ремень. Стекло с ее стороны было опущено. (Оно и раньше было опущено (стекла, что странно, были на месте)).

Какое-то отрешенное, непонятное лицо.

- Ты, правда, жива?

(В американских фильмах - с поправкой на русский перевод - герой неизменно интересуется: «Ты в порядке?»).

Уголком рта изобразила что-то неопределенное, совершенно постороннее тому, что сказала:

– Я кончила.

Крачун замолчал, и, не убирая распечатку статьи, обернулся на Адмиралова: тот был далеко. Он по-прежнему находился на другом краю поля, брел вдоль березняка, за которым начинался овраг. Адмиралов был в длинном черном плаще, - когда он останавливался, становился в сумерках незаметным. Фурин, гревший руки у костра, тоже посмотрел в ту сторону.

- Думаешь, сухие ветки пошел искать? - спросил Крачун. - Или сморчки собирает? Ничего подобного, он сейчас разговаривает с Франсуазой. Один, без свидетелей.

- Завидуешь? - усмехнулся Фурин.

- Да нет, я не против. Ну так что? Пока не пришел, продолжим?

- Валяй, - Фурин сказал.

Крачун подвинулся ближе к огню и продолжил чтение:

- «...Таким образом, первоначальные отношения с еще не идентифицированным объектом развиваются в рамках обычного аутотренинга и не проявляют симптомов ипохондрического расстройства. Апелляции к образу некой Ф. имеют на этой стадии исключительно инструментальное значение. Однако побуждения существенно усложняются при последующих попытках пациента максимальным образом артикулировать (в плане все той же аутосуггестии) дальнейшую корреляцию с воображаемым объектом. При этом обнаруживается парадоксальное противоречие между принципиальной неантропоморфностью объекта и его антропонимом (между прочим, из числа французских имен), а также очевидными гендерными признаками - и что характерно, именно женскими. Проблематична природа персонализации: что именно следует считать отправной точкой - болевые ли ощущения, беспокоившие пациента, или недуг, как таковой, воспринимаемый пациентом столь же рационально, сколь и мифотворчески - то, что он, вне зависимости от реального положения дел, именует «протрузией межпозвонкового диска» и наделяет уникальными качествами, не имеющими аналогов в медицине? Возможно, оба исходных фактора в одинаковой мере ответственны за образ Ф., синкретически сформировавшийся в сознании пациента? В таком случае нам следует согласиться с тем, что структура личности Ф. действительно нетривиальна. Соответственно и отношения пациента с Ф. обретают приметы межличностных контактов и не ограничиваются целями соматических облегчений. Общение с Ф. (то есть коммуникативные воздействия на Ф.) нередко осуществляется пациентом ради самого общения (то есть коммуникативных воздействий). Отмечается также психосоматическая, а также поведенческая зависимость пациента от образа Ф.: в значительной степени пациентом осознаваемая. Кроме того, апелляции к Ф. сам пациент тогда оправдывает своими физиологическими потребностями, специфику удовлетворение которых, будучи поверхностно знакомым с учением Павлова, он объясняет в терминологии теории условных рефлексов...»