Мы уже отобедали в придорожном кафе. Командор пошел купить воды, Люба и психотерапевт разложили на столе карту. А мне захотелось отлить. По возможности я избегаю пользоваться местными туалетами. Тем паче природа тут. Я прошел по дороге до поворота, вверх тропинка вела, там были кусты. Я поднялся, встал за куст и стал с чистой совестью отливать. Ну, обычное дело. Я уже говорил, что здесь что-то происходит со временем. А сейчас, то есть тогда, пошла вообще ахинея какая-то. Время - тормоз! Ему взбрело тормозить. Как будто есть одно настоящее и только оно - на ближайшее прошлое и ближайшее будущее. По тропинке откуда-то сверху бежит мальчуган лет девяти, он в синем школьном костюме (здесь у них синяя школьная форма). Одновременно вижу красно-желтый нарядный автобус слева от меня на шоссе, вижу совершенно отчетливо, как пересекаются их траектории. Автобус для проформы гудит, как принято здесь перед поворотом за гору, мальчик не слышит и не видит его, а если и слышит, ему уже не остановиться. Я же вижу смуглое лицо мальчика, черные глаза, он похож на нашего цыганенка, вижу круглый значок на лацкане пиджака, меня бросает наперерез через кусты, я промахиваюсь, опоздав, ударяюсь грудою о землю, но правой рукой успеваю схватить его ногу. Он падает. Мы съезжаем по склону. На условной, на очень условной обочине лежат его руки. Мимо нас проносится на тормозах красно-желто-нарядное и замирает, повернувшись поперек дороги.

Я вижу себя стоящим на шоссе. Мальчик тоже стоит рядом, у него разодрана щека и кисть руки. Он молчит. Все кричат. Все - это все, кто высыпал из автобуса. Странно, что автобус не перевернуло. Остановился джип. Кто-то - водитель автобуса? - что-то возбужденно мне говорит. Если бы не я, мальчик был бы раздавлен. Я не знаю, это ли говорит мне водитель автобуса, но я знаю, что знаю. Я не понимаю, что они говорят, о чем кричат. Мне хочется убежать от них. Я поднимаюсь по тропе, с каждым шагом быстрее, быстрее. Я бегу - насколько можно бежать по тропе на подъем. Кусты. Деревья. Лощина. Здесь трава. Это тебе не лунный Ладакх.

Я ложусь на спину и вижу ветки сосны. У меня как будто обостряется зрение. Мне кажется, я вижу каждую отдельную иголочку, каждую отдельно, как бы высоко она ни была. Я не знаю, как долго лежу - минуту, час или год. Мысленно я не здесь, но и здесь - и мысленно, и физически. А. и Б., я вижу их, как их могла бы увидеть собака Бархатова. Над головой ветка, на ней могла бы сидеть - водятся ли они здесь? - белка, на которую мог бы глядеть лежащий на боку А., а что касается Б., он бы, как я сейчас, лежал на спине и смотрел на небо, жаль, что не видит Бархатов ни этой сосны, ни этого неба, он бы нарисовал.

Вижу себя на ногах. У меня в ушибах нога и разодран живот. Не чувствую, но вижу эти царапины и ушибы. Кажется, повредил шею, - наверное, ударился шеей о камень. О тебе я не думаю, Франсуаза, просто ты не приходишь мне в голову. Надо идти. Меня ждут и, наверное, ищут. Я не хочу спускаться по той тропе, хочу спуститься по этой стороне склона. Тут еще одна тропка, я иду по ней и скоро понимаю, что она козья. Этак долго можно по ней пробираться, ища куда поставить стопу, - надо помогать руками. Перехожу сбегающий с горы ручей, не боясь промочить ботинки, и вижу на уступе выше себя Командора. Он машет мне рукой, чтобы я поднимался к нему.

Прикарабкался. Стою во весь рост. Вижу восторг на лице Командора. Что-то случилось необыкновенное. Он что-то хочет сказать очень важное, но, взглянув на мои джинсы, отвлекается чем-то другим - типа того (читаю в глазах): никак против ветра? Зараза, я даже не застегнул ширинку!

Я пытаюсь решиться сказать, что спас человека, но язык, понимаю, не способен «я спас человека» сказать.

Он:

Идем, такое увидишь!

Ведет меня за утес. Там цветет дикий шиповник. Стоит психотерапевт. Константин Юрьевич Крачун, наш с тобою биограф, прячась от кого-то за кустом шиповника. Оглядывается. Подает нам знак: тише, тише!

Мы подходил! к шиповнику, пригибая головы. Раздвигаем кусты. Там площадка, небольшой грот, каменные ступени ведут куда-то вверх за край склона. В шагах двадцати от нас на каменной плите сидят двое. Это - песьеголовые. По-видимому, отец и сын.

На них одежда, несколько отличающаяся от той, что носят местные жители. Оба в коричневых балахонах и в серых штанах. На ногах - ботинки.

Оба не громко о чем-то говорят друг с другом. Вполне нормальный, хотя и непонятный язык. Мы бы могли, если бы знали язык, понять, о чем они говорят, такое небольшое расстояние между нами. Младший при этом покусывает сухую ветку, которую держит в руке.

Ничего себе, говорю я, не веря глазам. Давно сидят, шепчет мне Командор.

Мы замечены. Оба глядят в нашу сторону. Оба встают.

Поняв, что нас обнаружили, Командор произносит: идем. И мы вслед за ним выходим из-за кустов, словно там и не прятались.

Мы стоим на расстоянии и глядим друг на друга - мы на них, они на нас. Улыбайтесь, говорит психотерапевт. Мы пытаемся улыбаться. Психотерапевт, скрепив ладони в пожатии, поднимает руки над головой, демонстрирует песьеголовым знак дружбы.

Они отвечают неопределенными жестами.

Руки у них, как у нас. Причем у старшего на среднем пальце левой руки перстень с камнем, настолько большим, что, сверкая на солнце, камень виден издалека.

Командор показал фотоаппарат, как бы испрашивая разрешения.

Старший сделал рукой: нет, нет.

Командор энергично закивал, мол, никаких проблем, понимаем. Психотерапевт и я, мы тоже киваем, пытаясь продемонстрировать всю глубину нашего понимания.

Песьеголовые, не сговариваясь, поворачиваются к нам спинами и поднимаются, не торопясь, по ступеням лестницы. Мы провожаем их глазами, пока они не исчезают за склоном горы.

Потом, не в силах выразить свои восторги, мы долго общаемся междометиями, типа, ничего себе, вот это да, ух, м-да, отпад. Потом торопимся вниз - рассказать об увиденном Любе.

- Ты не знаешь, где моя черная сумка? Помнишь, черная сушка на молнии?

- Зачем она тебе?

- Нужна. Ты не видел?

- Нет, конечно, я за сумками не смотрю.

Поиски сушки длились недолго, скоро Дина вернулась к исходной точке.

- Что за чертовщина, - сказала она. - Сумка здесь была. В кладовке! Ты точно не брал?

Пришлось отступить:

- Это которая с короткими лямками? Старая такая?

- Ну?

- Так ты бы так и сказала, что с короткими лямками. Я отдал ее Бархатову. Зачем тебе это старье?

- Там лежали очень важные фотопленки.

- Не было там никаких фотопленок.

- Позвони Бархатову, они там, в боковом кармане.

- Да не было там никаких фотопленок. Я же смотрел.

- Ты смотрел в боковом кармане? Ты расстегнул молнию и посмотрел в боковом кармане?