Лют снял шлем, стал рукавом вытирать мокрый лоб и шею. Хотелось пить – послать бы отроков за водой… И вдруг он тронул коня и подъехал к брату, который, сидя верхом, разговаривал уже со вторым из пленников.

– Я этого знаю! – Лют показал на отрока плетью. – Малинский, да?

Липняк вздрогнул. Он и так едва стоял на ногах от слабости, боли и страха. Выбежал со всеми из-за кустов, кинулся к одной лошади – ее уже схватил кто-то, шарахнулся от второй, побежал к третьей… Схватился за узду, другой рукой за гриву, подтянулся, как Берест его учил, перебросил ногу и почти уже сидел на спине, как лошадь взвилась на дыбы и неопытный всадник полетел наземь. Ушибся всем телом – не был бы таким легким, переломал бы кости. Знал, что надо встать или хотя бы открыть глаза, пока не затоптали, но было страшно и хотелось, чтобы все поскорее само собой кончилось, а его чтобы какая-нибудь неведомая сила перенесла в безопасное место… Наконец он разлепил тяжелые веки и попытался встать; ноги дрожали, от боли стояли слезы, и все расплывалось перед взором. Потому не заметил близко всадника, а тот налетел прямо на него, лошадиная грудь опять сбила наземь. Вот-вот тяжелое копыто встанет на спину и раздавит, как лягушонка, мокрое место останется… Вокруг кричали и дрались люди, носились кони, в лицо била грязь из-под копыт. Липняк пытался отползти к зарослям, но едва не попал под еще какую-то лошадь и замер, сжавшись в комок и всякий миг ожидая смерти.

А потом кто-то спрыгнул на землю рядом с ним, перевернул и быстро скрутил руки. Вокруг уже были одни русы, а спасительные заросли так далеко… В мыслях все спуталось, он и не понимал, как так получилось. Своих никого нет – только еще двое пленных, он не помнил, как их зовут, это были весняки из окрестностей.

Но вот Липняка подняли и повели к старшему над русами. Рослый всадник казался слишком большим для вороного коня с лохматой челкой, и от него исходила такая уверенная, величавая властность, что и без богатого пояса в серебре было ясно, кто здесь старший.

Липняк поднял глаза… и задохнулся от страха. Он узнал воеводу в лицо. Свенельдич-старший. Мистина не так часто появлялся в земле Деревской, но Липняк видел его совсем недавно. В вечер стравы по Ингорю. После которой близ свежей могилы осталось с полсотни изрубленных трупов… Будто злой дух, владыка Нави, он проходил по земле Деревской, оставляя позади себя груды мертвых тел. Оказаться прямо перед ним было все равно что перед самим Кощеем.

Его серые глаза смотрели прямо на Липняка. Этот спокойный взгляд заставлял дрожать: казалось, само внимание столь весомого человека может раздавить тебя, козявку. Ты виновен уже в том, что вынудил его тебя заметить.

А к тому же за этим спокойствием угадывалось бешенство. Всадник на вороном коне нависал над Липняком, как туча грозовая. И по глазам его было ясно: ему нет дела до того, кто стоит перед ним. Он знать не хочет, как тебя зовут и чей ты сын. Ему чего-то от тебя нужно, и он намерен это получить.

– Тебе годков сколько, отроче?

Отрок молчал, и Мистина концом плети приподнял ему подбородок. Серебро холодило кожу, слышался легкий звон колечек на рукояти.

– Лет, спрашиваю, сколько, дитятко?

– Я не дитятко… – пробормотал Липняк, обмирая от собственной дерзости. – Шестнадцатая зима пойдет.

Пятнадцать, значит, хотя на вид меньше. Всего на два года моложе Люта…

– Куда ускакали ваши люди? – спросил Мистина, отгоняя лишние мысли, и лишь плеть, сделанная из обломанной втулки копья, богато отделанной серебром и медью, подрагивала в сильной руке. – Ты ведь это знаешь.

Липняк молчал, но отвести взгляд не мог. Эти серые, как сталь, не знающие жалости глаза завораживали и подчиняли. От всадника исходила повелевающая сила, отчего он казался огромным, как гора, а ты маленьким, как букашка.

– Я хочу знать, куда угнали наших лошадей, – продолжал Свенельдич. – И я это узнаю.

Было ясно: это так. Все будет, как он сказал.

– Но у тебя есть выбор. Или ты скажешь сразу, и тогда останешься цел. Или ты будешь запираться, и тогда… ты все равно скажешь мне все, что я хочу знать, но перед этим будет очень больно. Или первым успеет сказать кто-то из них, – не глядя, Свенельдич показал плетью на двоих весняков. – И тогда ты потеряешь один или даже оба глаза понапрасну.

– Этот малинский! – К ним подскакал другой русин, молодой. – Я его помню.

Липняк еще раз вздрогнул и глянул на второго русина.

Свенельдич-младший! Они оба здесь, сыновья старого волка. Один погубил полсотни лучших мужей деревских, а другой разорил Малин.

Да что же такое? Почему чуры его покинули? Ни в лапах медведя, ни в зимней полынье Липняк, казалось, не мог бы чувствовать себя столь безнадежно пропавшим, чем сейчас, когда эти двое сидели на своих конях по обе стороны от него и поигрывали плетьми.

Он как будто падал в какую-то холодную пропасть и никак не мог долететь до дна. Весь мир исчез – остались только эти двое и неминуемая мучительная гибель. Даже с тех пор как сгинули родичи, впервые Липняк испытывал такое мертвящее чувство своего одиночества перед лицом бездушной, холодной смерти.

Зачавкали по грязи копыта – вернулись с тропы еще с десяток русов. Один подъехал к Свенельдичам.

– Ну? – Воевода подался к нему.

Тот обреченно мотнул головой:

– Засека в лесу. Через тропу с одной стороны овраг, с другой бурелом, не объехать. Оттуда обстреляли. Один убитый, – он оглянулся на лошадь, где через седло было переброшено неподвижное тело. – Дальше я с десятком не пошел. Отрежут и всех перестреляют…

– Пусто б их побрало! – Свенельдич-старший выбранился и в досаде взмахнул плетью в воздухе. Потом перевел дух. – Десятских – ко мне.

Липняк сел на землю – больше не было сил стоять. Несколько русинов съехались к воеводе и окружили их, но отрок не смел поднять голову и взглянуть на них. Перед глазами переступали копыта – вороного и чалого. Кони волновались, чувствуя беспокойство всадников.

– У нас угнали почти три десятка лошадей и с ними один Анундов мешок, – объявил Мистина. – И этот мешок мне нужен, без него дальше не поедем. Поэтому так… Ратияр, ставишь дозоры. Алдан, человек пять на переправе, на всякий случай. Сейчас отдыхаем, но недолго. У нас есть трое пленных, и скоро я буду знать, где мое добро.

* * *

В Божищи Миляевы отроки возвращались все вразброд – по двое, по трое, небольшими стайками и в одиночку, с разных сторон. Гурьбой прибыли только те, кто угонял русинских лошадей, – почти тридцать всадников. Затея со второй засекой себя оправдала: когда перед ними вдруг упали три ветвистых дерева, а навстречу полетели стрелы, русы дружно развернулись и во весь мах поскакали назад. Едва успели поймать лошадь со своим убитым.

– Не много же им надо! – смеялись удачливые ловцы. – И чего боялись их столько лет?

Берест добрался до урочища много позже, когда в обчинах уже развели огонь и варили кашу. Гостима под навесом чистил новую лошадь – одну из трех десятков, привязанных к длинной жерди.