Королева пожала плечами.

— Мне не хочется скрывать от Короля что-либо вообще, — ответила она, но Бражник упрямо тряхнул головой:

— Никто не должен знать, что в замке есть Двуглавый — и что я слишком слаб. Не только у Короля есть слуги — есть и такие, кто был бы не прочь поклониться Двуглавому. Нельзя допустить, чтоб они подняли головы; нельзя подарить им даже тени надежды. Поэтому молчите, молчите, пока я не поправлюсь!

— Я обещаю вам это.

«Да ты сама, своими руками отдаешь Короля мне, глупая Ворона! — Лукреция так и покатилась со смеху, зажимая рот ладонями. — Королеве нельзя обещать такие вещи чужим мужчинам! О-о-о, как это не понравится Королю!»

— И еще: нужен кто-то, кто заменит меня. Кто-то, кто будет создавать видимость, что я охраняю замок. Это важно.

Королева задумчиво склонила голову.

— Я подумаю над этим, — ответила она, и Лукреция, зловеще клекоча, всплеснула крыльями и сорвалась с ветвей дерева.

Бьянка думала, что сходит с ума.

Страшные голоса в ее голове кричали, орали, хохотали так, что мир вокруг нее грохотал. Она защитилась, она сумела вырваться, спастись, она отвоевала свою жизнь — но отчего же ей так страшно и жутко тогда?!

«Что происходит?! Что со мной происходит?!»

Израненная, в изорванном платье, босая — потеряла где-то туфельки, — Бьянка ворвалась в свою спальню и с грохотом захлопнула дверь, навалилась на нее всем телом, словно за нею гналось чудовище, и она всеми силами теперь старается не подпустить его к себе.

«Я ведь всего лишь защищала свою жизнь! Я права! Король не осудит меня, даже если узнает… Белый Доорн напал на меня сам, я ничего дурного не делала! Я вовсе не хотела убивать его! Я не могу никого убить, это же я — Бьянка! Придворная дама, а не воин и не убийца! Я не могла знать таких заклятий, меня им никто не учил», — уговаривала себя Бьянка, прислушиваясь к гнетущей тишине за дверями. Ей казалось, что кто-то там ходит и шепчет что-то зловещим голосом. Кто это — Белый Доорн, израненный ее перьям, нашел ее и пришел отомстить? Или кто-то иной, еще боле страшный, наложивший на нее заклятья и теперь смеющийся над попавшей в ловушку незадачливой, глупой Белой Вороной?

Чувство случившейся с нею беды оглушило, ослепило девушку, и, как бы она не сопротивлялась, навалилось на нее, ломая ее волю к сопротивлению, заглушая ее мысли, стирая слабый голос разума, твердящий, что она не могла не обезуметь, не превратиться в чудовище, которое страшным голосом выкрикивало грязные ругательства.

Бьянка, захлебываясь от захлестывающего все ее существо ужаса, холодного, как вода в затхлом старом колодце, напрягла слух вслушиваясь, все еще надеясь, что это действительно не ее мысли, а голос неведомого злодея, и бессвязные угрозы начали складываться в понятные и различимые слова.

— Не надейся даже, что Король тебя пожалеет, — рокотал жуткий голос, гадко посмеиваясь — так, что Бьянка вскрикивала от ужаса, вся дрожа и беспомощно оглядываясь по сторонам, стараясь в темноте разглядеть врага, прячущегося от ее глаз. — Даже не надейся! Король брезглив; он не любит сумасшедших. Даже и не надейся, что он подпустит тебя к себе, если узнает… что ты свихнулась, красотка!

Перепуганной, трясущейся Бьянке показалось, что жарко и злобно шепчущая тьма сгустилась, в темноте из черного дыма соткалось черное лицо, злобное и отвратительное. Оно приблизилось к перепуганной Бьянке настолько, что та почувствовала легкое, но горячее, как суховей, прикосновение, словно чудовище лизнуло ее в щеку, с наслаждением подбирая сухим языком капли холодного пота, катящиеся по белоснежной коже красавицы.

Девушка вскрикнула и крепко зажмурилась, стараясь не видеть зловещей мглы, в которой ее воображение рисовало страшные лица, склоняющиеся над ней.

— Никого здесь нет, — твердо произнесла она, стараясь придать себе храбрый и решительный вид. — Никого!

— Конечно, никого, — хихикнуло чудовище. — Только ты. Только голос, который звучит в твоей голове. Только твои руки, которые ранили Королевского Доорна. Только твое злое сердце, которое велел тебе кричать угрозы и хохотать, как ведьма на костре. Может, поспоришь?

— Замолчи, — закричала Бьянка отчаянно, зажимая уши руками. Ноги ее больше не держали, она без сил опустилась на пол, не удерживая больше двери, потому что это было бесполезно. Монстр таился не снаружи — он был внутри нее, в ее теле, в ее душе. — Ты это не я!

— Попробуй заставить меня замолчать, Белая из Рода Воронов, — торжествуя, нашептывало чудовище, издеваясь. — Попробуй отречься от того, что делают твои руки! Это все ты, твои мерзкие желания. Ты так хотела, ты, а кто-то другой! Разве не ты хотела убить Королеву, стравив ее с Бражником? Ты! Хватит ли у тебя смелости признаться себе самой в том, что ты мерзкая, мерзкая, мерзкая!

Бьянка снова закричала и залилась слезами. Голос в голове издевался над нею, Бьянка чувствовала, что чудовищу это нравится — унижать и мучить ее, ломать, заставлять ее делать что-то совсем уж плохое.

— Я — это ты, — вкрадчиво шептало чудовище, — ты от меня не отречешься, не отделишься, не избавишься! Смотри — я повелеваю твоим телом. Я заставляю его двигать ногой — оно движет. А заставлю усесться, пошире расставив ноги — и оно усядется.

Бьянка даже заверещала от стыда и кошмара, когда ее собственное тело расселось на полу, ее собственные руки задрали изожженую сетью Бражника белую шелковую юбку и жадно цапнули ее между ног.

— Плохая, бессовестная девочка! — шептало чудовище обомлевшей от страха и стыда Бьянке. — Испорченная грешница, прогнившая душа! Что это ты такое делаешь со своим телом, а?

Бьянка даже взвизгнула, когда ее собственная рука против ее воли скользнула в ее трусики и пальцы грубо и болезненно погрузились в лоно.

— Что это ты творишь? — продолжало шептать чудовище сгорающей от стыда рыдающей Бьянке. — Расставляешь шире ноги? Тебе нравится такое делать с собой?

Пальцы ее терзали девушку, причиняли боль. Бьянка выла, содрогаясь, не в силах саму себя сдвинуть ноги и убрать руку. Ей казалось, что некто жестоко насилует ее, испытывая при этом только отвращение и желание унизить, испачкать ее грязью, от которой потом не отмыться. Но это ее тело творило такое само с собой, в комнате никого не было — только неумолимый голос в голове, повторяющий грязные, страшные слова.

— Это твои руки, — рычало чудовище сквозь сжатые зубы. Пальцы уже не скользили в нежном теле — они словно наносили жестокие отрывистые удары, и Бьянка извивалась от боли и унижения. — Это твои ноги. Ты сама это делаешь, Белая из Рода Воронов. Тебя никто не заставляет, кроме тебя самой. Ты безумна, ты сошла с ума! Еще немного, и ты не вспомнишь о том, какая ты была — и была ли вообще! Все твои желания будут порочны и злы, потому что ты чудовище!

Самое жуткое, что при всем при этом Бьянка ощущала ненормальное возбуждение; словно кого-то другого, не ее, а того, кто поселился в ее теле, возбуждало то, что сейчас происходит. То, что он творит с ее телом, что, что он смотрит на это бесстыдство — против себя Бьянка увидела зеркало, в котором отражалась она, сидящая на полу с задранной юбкой и остервенело ласкающая себя. Само действие, сама власть над трепещущим телом возбуждала монстра, он громко сопел, заставляя руку двигаться быстрее, и Бьянка с ужасом ощущала, как наслаждение от этого извращения медленно подкрадывается к ней.