— Скажи, что ты веришь мне! Скажи, негодяйка! Сколько можно мучить меня?! Сколько!?

Девушка извивалась и корчилась под его напором, отчаянно цепляясь за стены, за его руки, жестко стискивающие ее бедра, и Влад, словно обезумев, сорвавшись в поглощающую его страсть, двигался все сильнее, все быстрее и резче, до тех пор, пока она не выдохнула грубым рычащим голосом и не забилась, отмечая стоном каждое его проникновение. Словно ликуя и считая каждый миг оргазма, сжигающего всякую неловкую стыдливость.

— Ты веришь мне?

Он держал ее на весу, прижав к теплой стене, ее ножки — ослабевшие, безвольно висящие, — едва касались пола, а его член все еще двигался в ее пылающем лоне, хотя она чувствовала — все, Король тоже кончил. Его плоть ослабевает, и последние движения — это лишь попытка продлить волшебное ощущение, подольше оставаться слитым с нею воедино.

Но он, сжимая ее, зарываясь лицом в ее волосы, задыхаясь после дикой гонки, все продолжал твердить, как заклинание:

— Ты веришь мне? Веришь?

— Да, — еле ворочая языком, ответила она. Закинув руку за спину, она коснулась плеча Влада, его шеи, волос, зарывшись пальцами в черные пряди, и он дрогнул от ее слабой ласки.

Простила…

Если бы Лукреция не была так одержима Королем, она бы заметила, что он влюблен. Она бы заметила, что его взгляд, его улыбки, все его существо обращено к одной только женщине — к Королеве, — все его слова и тайные знаки были предназначались только ей.

К Королю направлялся посол от Коршунов; в любой другой день это заставило б Короля озаботиться, тень тревоги легла бы на его чело, но только не сейчас. От советника, принесшего эту весь, Король просто отмахнулся, и лично подобрал шлейф Королевы, помогая ей взойти на трон.

Лукреция же Королевы не видела.

Она видела только Короля — довольного, счастливого, улыбающегося, отпускающего шутки. В это утро он показался ей прекраснее, чем обычно; ее сердце корчилось и ныло, сгорая в бушующем пламени страсти, которое разгорелось сильнее прежнего. В воображении своем Лукреция уже избавилась от основной соперницы — Бьянки, — а Королеву она просто не брала в расчет. И вот, уже почти считая Короля своим, она не могла подойти к нему, не могла коснуться его, не смела заговорить. Еще больше разогревал ее страдания тот факт, что Король совершенно не обращал на нее внимания. Не смотрел в ее сторону, даже не пытался отыскать глазами в толпе придворных. Он словно позабыл о ее существовании; так уже бывало — после особо бурных ночей с Бьянкой, но сейчас Лукреция, рассматривая зал, не находила светлой фигуры сестры. Она оглядывалась в сотый раз и вздыхала с некоторым облегчением, каждый раз говоря себе, что отныне Белая из Рода Воронов ей больше не соперница. Но взгляд ее возвращался к Королю, и приходила тупая боль, нудное беспокойство. Лукреция хотела растолкать всех, броситься к трону, к ногам Короля и замереть, обнимая его колени, просто прижаться и наслаждаться тем, что прикасается к нему…

А Бьянка, бедная Бьянка, до глубины души потрясенная тем, что с нею произошло, лежала в бреду и в болезни. Барбарох, торжествовавший вчера победу и наслаждающийся, упивающийся страданиями и страхом сломленного существа, готов был выть от досады. Девушка не слышала, не видела, не владела своим телом. Барбарох попробовал сам овладеть им, подняться, но едва он примерил на себя безвольное тело девушки, как ему показалось, словно его живым сунули в раскаленную печь. Девушка была объята жаром, руки и ноги ее были слабыми, точно ватными, и Барбарох не смог даже пальцы сжать в кулак, не говоря уж о том, чтоб подняться и идти творить зло.

— Старый осел! — ругал самого себя Барбарох, роняя скупые слезы от досады. — Обрадовался, вспомнил старое ремесло… А ведь всего-то и надо было заставить эту белую ворону коснуться Королевы, и все!

Дело принимало опасный оборот.

Тело Анны, оставленное в замке старого Ворона, наверняка все таяло, истончалось. Скорее всего, его нашли и погребли — а что еще прикажете делать с бледной покойницей? Впрочем, так оно было б надежнее; скрытое от чужих глаз, оно надежно хранило б тайну, а раздобыть его потом из-под земли не представляло никакого труда. Да только теперь время его было на исходе; Барбарох итак слишком долго бездействовал, а теперь, напугав Бьянку, он и вовсе рисковал потерять последнюю пару дней, что отведена на его колдовство.

Быть прикованным к постели его вовсе не устраивало, как, впрочем, и покинуть Бьянку. Такая добыча! Потерять ее, потерять вход в самые тайные уголки королевского дворца? Нет, конечно! Можно, конечно, было б разделиться на время, но это означало бы, что потом снова нужно было б творить заклятье, снова похищать девчонку и тащить ее в укромный уголок, а это риск, и немалый. Да и прошлое превращение далось ему с огромным трудом; его магия истощилась настолько, что он не сразу смог завладеть Бьянкой. Даже то, что он касался ее магии, не исправило его собственного бессилия. Касаться-то он касался, но пользоваться не мог.

Поэтому Барбарох решил не рисковать, и разведать все магическим духом, без тела. Так было даже проще, безопаснее. На всякий случай он отхлебнул магии у Бьянки — столько, сколько влезло в один хороший глоток, — и с выдохом покинул ее тело, устремившись к дверям комнаты. Что-то подсказывало ему, что в замке что-то затевается, и он очень хотел узнать — что именно.

* * *

— Черти б подрали эти дворцовые церемонии, — проговорил Король, усаживаясь на свое место и чуть наклонившись к Анне. — С большим удовольствием я сейчас усадил бы тебя вот на этот стол и задрал повыше юбку.

Королева не ответила, лишь склонила лицо ниже, пряча смущенный взгляд. Она не привыкла еще к откровенности, с какой Король говорил о плотской любви, и его планы вводили ее в ступор, она ужасно смущалась, и, кажется, тем самым доставляла ему удовольствие еще больше.

— Знаешь что? — вдруг оживился Король. Он склонился еще ниже к Анне, почти коснулся губами ее ушка и шепнул, чуть поглаживая ее руку, спокойно лежащую на подлокотнике. — Подари мне… жемчужину. Одну из твоих жемчужин с ожерелья. Или вот, с платья. Главное, чтоб ты касалась ее, согревала своим теплом…

Анна вспыхнула, ее губы дрогнули, и она завозилась на сидении, словно сидеть спокойно ей что-то мешало.

— Опять, — смущенно выдохнула она. — При всех!? Так нельзя, это неприлично, это недопустимо!

— Я осторожно, — коварно пообещал Король, все так же вкрадчиво, ласково поглаживая подрагивающую ручку Королевы. — Совсем немного… чтобы ты не скучала и была еще красивее, чем сейчас. Знаешь, какая ты красивая, когда хочешь? Мне очень нравится смотреть на твое лицо, когда ты умираешь от желания. Красивее ты только в тот момент, когда кончаешь.

— Ох, — произнесла Королева. Ее щеки и губы пылали, смущенные темные глаза, которые она все же осмелилась поднять на Короля, горели огнем, и он, заглянув в них, удовлетворенно кивнул.