тихо разворачивался и уходил в школу. Он не хотел уходить, не сказав ей, что сразу после занятий вернется домой. Он зацеплял ее мизинчик своим и приносил клятву.

В доме стояла тишина. Она наклонила голову вперед и закрыла лицо руками, и кровь прилила ее к глазам. Шагги, обычно стоявшего рядом, сегодня не было. На столе перед ней была кружка холодного чая, затянувшегося молочной пленкой. Рядом с кружкой, проткнутый ножом, лежал кусок белого тоста с такими толстыми кусками масла, что размазать их было невозможно. Приложив козырьком руку ко лбу, она осмотрела низкий кофейный столик – не найдется ли на нем что-нибудь такого, что могло бы унять ее дрожь. Она наклонила к себе кружки, заглянула внутрь – не осталось ли там глотка пива. Все кружки были пусты. Агнес потянулась за сигаретой и с жалобным стоном вытащила из пачки последнюю. Она закурила трясущимися пальцами, глубоко затянулась.

Лучше ей не стало, и она поднялась и стала обшаривать диван в поисках припрятанных четвертинок или недопитых банок пива. Она перерыла пустой дом, заглядывая во все свои схроны, где могла заваляться бутылка: в корзину с грязным бельем, на полку за виниловой панелью с корешками футляров видеокассет, подделанных под тома энциклопедий. Она опустилась на колени, повытаскивала из-под раковины в кухне все пустые пакеты, пока ее по пояс не завалило разноцветным полиэтиленом.

Ее паническое состояние усиливалось. Он переходила из комнаты в комнату, издавая звуки разочарования – то пронзительно взвизгивала, то всасывала воздух сквозь зубы. Ей приходилось все время останавливаться, чтобы выплевывать поднимающиеся из желудка комки блевотины в раковины и немытые кружки из-под чая. Она откопала свою большую черную кожаную сумку, порылась в ней, нащупала кошелек, открыла металлическую защелку наверху. На дне кошелька среди пуха и песка лежал медальон с изображением святого Иуды Фаддея[52]. Сегодня был четверг, а все понедельничные и вторничные пособия она уже израсходовала.

В предыдущий понедельник она не сомкнула глаз всю ночь, ожидая, когда часы с радиоприемником покажут восемь. На шпильках, кое-как намазавшись, она чуть не стрелой понеслась по Пит-роуд, чтобы обналичить то, что шахтерские жены называли «Понедельничная книга». Она высоко держала голову, стоя в очереди за пособием, а ее руки в карманах дрожали. Агнес старалась не замечать женщин в тонких нейлоновых куртках, сухо шуршащих при малейшем соприкосновении друг с другом. Она стояла отдельно и отрешенно, а они заходились своим курильщицким кашлем, клокоча липкой мокротой.

Считалось, что тридцати восьми фунтов в неделю достаточно, чтобы прокормить семью. Матери, получив деньги, стояли в маленьком магазинчике и смотрели на картонные пакеты с пинтой молока, как на непозволительную роскошь.

Агнес же, обналичив с королевским видом «Понедельничную книгу», прошла мимо полки с молоком в другой отдел, где быстренько купила двенадцать банок «Спешиал Брю»[53]. Она весело сообщила продавцу о нынешней хорошей погоде, но тот промолчал. Она не сомневалась, что синий слон с плаката за спиной индийца неодобрительно косится на нее. Она чинно защелкнула кошелек, пока мужчина укладывал холодные металлические банки в полиэтиленовый пакет. Женщины за ее спиной подсчитывали в уме, одними губами произнося цифры; они складывали в свои сумки хлеб, замороженный картофель фри, сигареты, а потом, признав поражение, тихо возвращали хлеб на полку. Агнес прошмыгнула на улицу, зайдя за стену низенького каменного магазина, присела на корточки среди битого стекла и открыла первую холодную банку.

Во вторник утром она вернулась в магазин, уже подогретая пивом. Она перешла дорогу с разделительной полосой, ее колени изящно подгибались с каждым шагом. Агнес обналичила свою «Вторничную книгу» в восемь с половиной фунтов детского пособия. Подкрепленная «Спешиал Брю», она сообщила хозяину магазина, что у нее от синего слона мурашки по коже.

Но сегодня был четверг. Она заглянула в кошелек, пустой, если не считать святого Иуды и пушинок, набившихся в складки. Грустные эгоистичные слезы «ах, бедная я, несчастная» навернулись ей на глаза. Она провела пальцем по грязной пепельнице. Она должна была подумать, что делать дальше.

Выветриваясь из организма, алкоголь мешал смотреть телевизор, поэтому она наполнила горячей водой ванну. В воде ей будет не так холодно, не так больно. Она смыла с волос пот и грязь. Взяв фланелевую салфетку, она принялась счищать неприятный привкус с зубов, потом легла в обжигающую воду и задумалась о том, где ей достать денег. По ее мягкому животу тянулся глубокий красный рубец – след от ее черных колготок, которые врезались ей в кожу, когда она отключилась. Она потыкала рубец пальцем. Он проходил по ее жировой складке, словно железнодорожный рельс, и это навело ее на мысль о глазговском поезде, о Падди-маркете, расположившемся под арочными сводами, о ломбарде, который там находился.

Не вытираясь, она в мокром халате принялась рыскать по дому в поисках чего-нибудь, что можно было бы заложить. При свете дня все казалось дешевым и бесполезным. Она покрутила в руках все фарфоровые безделушки «Каподимонте»[54], попыталась даже поднять черно-белый телевизор, но поняла, что ей никогда не донести его до города пешком. Она зашла в спальню, вспомнив о своих драгоценностях, обо всех необычных вещицах, лежавших в старой сумочке-копилке: кладдахских колечках[55], подаренных ей матерью, медальоне ее бабушки, крестильном браслете Кэтрин. Преодолевая себя, она вернула сумочку в ящик.

Она воровато скосила глаза на тяжелый инструментальный ящик Лика. Толкнула его ногой. Ящик оказался пустым – Лик все инструменты унес на стройку. Он забрал все, включая и то, что ему наверняка не понадобится. Он выучил урок, когда ее в прошлый раз обуял ломбардный зуд. Агнес поскребла ладонь. Она лягнула пустой ящик и направилась к гардеробу Кэтрин. Удивилась тому, что в нем почти ничего нет, словно Кэтрин была постояльцем, который не обжился на новом месте. Она покрутила в руке замшевые сапожки на высоком каблуке, но их уже давно погубили дождь и грязь.

Теряя надежду, она открыла небольшой бельевой шкаф с хорошими полотенцами. Там в мешке для мусора лежала ее старомодная норковая шубка, которую она купила на кредит, взятый Бренданом Макгоуэном. Она вытащила из шкафа полиэтиленовый мешок и запустила пальцы в пушистый мех. На ощупь – чистые деньги.

Не прошло и часа, как она, причесанная, в длинной норковой шубке шагала по главной дороге – до Падди-маркета ей предстояло пройти не одну милю. Она шла против движения с высоко поднятой головой, понимающе улыбаясь. Мелкие камушки забивались в ее босоножки на высоком каблуке, как пляжный песок. Она шла с