Согласно отчету БПЛ КБФ, «М-83» отстреляла за 25 июня 170 снарядов (в т. ч. 50 по воздушным целям) и еще 1600 снарядов в течение следующих суток (из них 100 по самолетам). Штурман «М-83» лейтенант Е.Т. Антипов вспоминал, что «интенсивность стрельбы была настолько высокой, что ствол пушки накалился, и моряки охлаждали его мокрыми тельняшками». С учетом того, что к 26 июня на остальных батареях снарядов почти не оставалось, это была существенная помощь.

Несмотря на это неожиданно успешное применение лодочной артиллерии, командование базы затратило немало сил на то, чтобы как можно быстрей уничтожить корабль. Участник событий торпедист «М-71» старшина 2-й статьи И.С. Грабовский утверждал, что поскольку «замену перископа в базе [произвести] было невозможно, командир лодки решился уйти в море, на что разрешения не получил. Несколько раз поступали приказания о потоплении лодки, командир их не выполнял». Несомненно, что Шалаев игнорировал приказы Клевенского потому, что днем 25 июня получил шифровку из Риги от командира 1-й БПЛ капитана 1 ранга Н.П. Египко, где ему предписывалось «по обстановке перейти в Усть-Двинск… при невозможности погружения добиться боевого обеспечения» от штаба ЛВМБ. В Либаве к тому времени еще оставалось пять торпедных катеров Осипова, но их Клевенский берег для собственной эвакуации и никуда отпускать не хотел. Не мог он и выпустить «М-83» без обеспечения – случись с ней что, с него же могли и спросить. Оставалось одно – поставить командира подлодки перед необходимостью самому взорвать свой корабль, что и случилось в ночь на 27 июня при оставлении базы…

Наступившая ночь не отличалась от предыдущей: тот же обстрел дальнобойной артиллерией города и порта, огненное зарево над ними, непрерывный обстрел советских позиций из всех видов оружия, бомбовые атаки немецких самолетов на зенитные и береговые батареи. Враг бомбил не только город и его военные объекты, но Либавский военно-морской госпиталь (военврач 2-го ранга И.И. Чинченко), где скопилось много раненых. С первых же дней войны перед медико-санитарной службой встали исключительно трудные задачи. Госпиталь имел 150 коек и мог дополнительно развернуть еще 300. К вечеру первого дня войны в госпиталь стали поступать раненые, и к ночи 24 июня все основные койки и дополнительно развернутые по мобилизационному плану были заняты. Решено было освободить прилегающие к госпиталю здания и в них разместить еще 600 коек. В последующие дни обороны число раненых настолько возросло, что и этих коек не хватило.

Стала ощущаться нехватка боеприпасов как для береговых, так и для зенитных батарей. К этому времени иссякли боеприпасы и на складах 67-й дивизии, даже несмотря на то что командование ВМБ передало ей 25 тыс. патронов. Имелись и проблемы иного свойства. Командир ВМБ Клевенский не сумел найти общего языка с начштабом дивизии Бобовичем, и очевидцы слышали, как Клевенский в крайнем раздражении заявил по телефону: «Вы командуете своими частями, а я своими». Естественно, такие разговоры на благо обороны не шли. И все-таки на протяжении всего дня атаки противника удавалось отражать.

Постепенно к солдатам и матросам приходило истинное понимание сложившейся обстановки, вера в свои силы, уверенность в то, что противника можно бить в обороне и контратаках. Оставалось организовать снабжение базы морским транспортом, и положение могло бы окончательно стабилизироваться, по крайней мере до тех пор, пока немецкое командование не произвело бы серьезного усиления дивизии Херцога. Тем неожиданнее было приказание, переданное из штаба 27-й армии в 15.45 26 июня: «Не ожидая соединения с поддержкой, немедленным прорывом оставить Либаву, подчинив себе мотополк, батальоны Рижского училища и 114 сп, отойти на рубеж р. Лиелупе направлением Кульдига – Тукумск, организовав прочную оборону [в] полосе Рига – Юрмала – Пучас»[170].

Что же заставило наше командование, еще пару дней назад настаивавшего на упорной обороне города, отдать этот приказ? Толчком, безусловно, стало неблагоприятное развитие ситуации на суше. В боях 22–26 июня войска Северо-Западного фронта потерпели катастрофическое поражение. Одна из двух находившихся в первом эшелоне армий – 11-я – была смята и частично рассеяна в ходе боев в Южной Литве и теперь отходила на восток, потеряв на несколько дней связь с командованием фронта. 8-я армия вместе с остатками 12-го мехкорпуса отступала на северо-восток за Западную Двину. Дело в том, что утром 26 июня передовые отряды 56-го немецкого моторизованного корпуса генерала Э. фон Манштейна захватили мосты через реку в городе Даугавпилс (Двинск), создав тем самым плацдарм для дальнейшего наступления на Ленинград и угрозу окружения главных сил фронта на западном берегу. Командование фронта поставило перед Берзариным задачу ликвидировать плацдарм. С этого момента стало окончательно ясно, что никакой эффективной помощи Либаве командование 27-й армии оказать не сможет. Наоборот, оно нуждалось в том, чтобы как можно быстрей собрать все разбросанные по Прибалтике части и восстановить оборону по Двине.

После получения приказа командование дивизии приступило к разработке плана прорыва, но командование ВМБ по поводу эвакуации не имело от своего руководства никаких указаний. Не исключено, что именно этим и был вызван конфликт между Клевенским и Бобовичем – сухопутные части собирались уйти, несмотря на то что моряки оставались на месте! Клевенский немедленно доложил о происходившем в Таллин, но оттуда ему не смогли ответить ничего вразумительного. На то, чтобы связываться с Москвой и ждать указаний от Кузнецова, уже не оставалось времени, к тому же сухопутной обстановкой тот вряд ли владел лучше, чем командующий КБФ, а связаться с командованием Северо-Западного фронта не удавалось из-за отсутствия прямой связи. И тогда комфлота Трибуц решился на по-своему уникальный «автопробег» из Таллина в Ригу, где он рассчитывал встретиться с командующим войсками фронта Ф.И. Кузнецовым и выработать какое-то совместное решение.

То, что он увидел в Риге, должно быть, оказалось хуже его самых мрачных предчувствий. В своей объяснительной записке, написанной прокурору 24 июля, он указывал следующее: «27 июня, находясь в Риге в штабе ПрибОВО, зам. командующего армией Сафронов (имеется в виду заместитель командующего войсками фронта генерал Г.П. Софронов. – Авт.) передал мне указания об оставлении Либавы и о начале эвакуации Риги. Сафронов сообщил, что штаб Северо-Западного фронта уже перешел на восток. Об указаниях штаба ПрибОВО мною было доложено Народному Комиссару Военно-Морского Флота около 1 часа ночи 27.06.41, – получил указание Наркома об отводе своих кораблей и отводе частей из Риги. Клевенский запрашивал меня, что делать в случае вынужденного оставления Либавы. Мною телеграммой было приказано – все, что нельзя вывести, нужно уничтожить… В 4.00 27.06.41 мною по телефону из Риги было приказано полковнику Герасимову в Виндаве (командир Виндавского сектора береговой обороны. – Авт.) отходить вместе с частями Красной Армии на Ригу, уничтожив всю материальную часть. Ему же было приказано передать мое решение майору Крайнему, командиру дивизиона батарей, находящегося в Ирбенском проливе, отходить на плавсредствах на Церель, о чем был предупрежден комендант БОБРа (Береговая оборона Балтийского района. – Авт.) Елисеев и которому было приказано оказать помощь».