впрочем, теряет интерес к своей истории; он пьянел, и от этого язык актёра не становился ловчее (можно съёрничать: “как это бывало в детстве”)… на секунду он даже примолк, но затем резко бросил: – Ладно, к чёрту все эти подробности, суть в том, что в одну из ночей, под мамины стоны за стеной, мы с сестрой тоже попробовали совокупиться, нам тогда было лет семь-восемь; вот только дело это окончилось в первые же секунды, собственно, нас остановила кровь, которая потекла из влагалища моей маленькой сестры… она закричала, заплакала, тут же вбежали едва успевшие одеться родители; увидели нас, без пижамных штанов, со спущенными трусами; у сестры ещё и кровь течёт по ногам, у меня – стояк аж в живот упирается… в общем – мрак… Эти двое сразу всё поняли. Успокоили нас. Мать отцу велела вывести меня из детской… сестра мне потом рассказала, что у них там происходило: мать якобы сначала плакала долго, а потом просто сказала, что так делать плохо и всё такое; а-ах, – он глубоко вздохнул, – да про кровь сказала: сказала, что ничего страшного в этом нет. Отец же мне ваще ничё не говорил, когда мы на кухне сидели с ним. Он даже не смотрел на меня, постоянно пытался куда-то деть свои глаза, то на холодильник уставиться, то ещё куда-то… Мне сейчас единственно, что интересно, так это то, как они потом объясняли врачам, которые у нас в школе проводили полный медосмотр каждые полгода, почему это дочь их уже и не девочка вовсе в свои семь-восемь лет? Всё указывало на педофилию, – едко замечает юноша, – вот это до сих пор для меня загадка, как и для сестры в общем. Но даже и после всей этой сцены матка нашей матери не угомонилась и родители не стали тише – они просто ждали чуть подольше, думая, наверное, что к тому времени мы уже точно будем крепко спать. Но не тут-то было… Они трахались, и мы с сестрой… прям мастера спорта по синхронным прыжкам в женские воды; единственное, чему помогли утешительные слова матери о крови между ног, так это тому, что теперь мы не боялись того, что у кого-то из нас начнётся кровотечение. Правда, не знаю, догадывались ли родители о наших с сестрой близких связях и в дальнейшем? Они не могли не знать. Просто не могли не слышать, не видеть… выходит, что просто махнули рукой, сволочи! Выбрали, что полегче. Ну, как бы то ни было игнорировать им получалось нас недолго, потому что кончать в сестру безнаказанно и вхолостую мне удавалось лишь до моих двенадцати лет, а потом сами понимаете, что произошло. Вот именно тогда ужас и начался. Аборт сделали сразу же, как только заметили, но заметили поздно, поэтому доставали из моей сестры, как я понимаю, оторванные части тела уже сформировавшегося человека. К тому же аборт производился на дому у маминой подруги, которая была акушеркой – мать с отцом хотели скрыть беременность дочки… а если учесть то, кто здесь в качестве отца, – так и вовсе кошмар. А потом нас обратно сдали в детдом. Такие вот дела…» – неожиданно для всех присутствующих подвёл актёр итог своего монолога.

Актриса лишь молча качала головой, ошарашенно глядя на юношу, который допивал очередной бокал с вином.

«Ублюдки,» – сказал режиссёр.

«Знаю… – просто ответил актёр. – Самое ужасное здесь то, что сестра после этого кустарного аборта стала бесплодной…»

«Хо-о-ой…» – протянула актриса, проведя рукой по лбу, а затем по волосам.

«А! Вот ещё интересная история! – после общего молчания и замешательства громко заявил актёр, случайно выпустив изо рта капельки слюны вперемежку с винными каплями. – Мы когда с сестрой уже выпустились из детдома…»

«То есть вас никто больше не взял?» – спросила девушка.

«Не, никто, – мотнул головой парень-актёр. – Так вот, это было пять лет назад, нам уже было по двадцать с сестрой, и тогда мы узнаём, что наша непутёвая мамаша, ну, родная, биологическая, родила, оказывается, и сдала в детдом не только нас, но и ещё какую-то девочку, нашу сестрёнку, получается. Я захотел её усыновить, ну, удочерить в смысле. Но знаете, что мне сказала та жирная шмара? Директриса детского дома? Она сказала, что не может отдать под опеку ребёнка человеку, который принимает участие в содомии. Уточняю: “содомией” она назвала мои съёмки в порнографии. Вот ведь сука тупая! А? Благо сестре моей всё же потом удалось оформить опеку над девочкой; теперь живут вдвоём, я к ним порой заглядываю в гости. Но вот одно мне не даёт покоя! Как эта поганя сука могла узнать о том, чем я занимаюсь?! У меня же в документах не написано то, что я на камеру трахаю баб! Это получается, что она смотрела видео с моим участием, – тычет он пальцем в воздух, выделяя каждый глагол и некоторые другие слова, – смотрела, пускала по мне слюни, дрочила на меня! Смотрела на мой хер и кончала! А потом мне ещё и говорит, что я принимаю участие в содомии?! – показывает он уже на себя. – Да каждый порнушный рукоблуд принимает непосредственное участие в том, на что он пялится, насилуя свою промежность! Меня это так выбесило тогда! – Когда я сидел перед этой хуевой шлюхой! Ещё так смотрела на меня, сука, как училка в школе! Будто порнушку у меня в портфеле нашла, мразь! Так ехидно, вот, уверен, она после моего ухода прям уржалась вся, тварь! Не представляю, что ей сестра могла такого сказать? Потому что у сестры моей никаких проблем с удочерением не возникло… абсолютно… хотя фамилия-то у нас одна, и та дура не могла не поинтересоваться, не брат и сестра ли мы?»

Писатель внимательно меня слушал не перебивая. Не знаю, был ли у него включён диктофон, или он надеялся всё запомнить на слух, я же просто был увлечён изложением, уставившись на пуговицы писательского пальто, даже забыв о порой докучающей всё же головной боли. Напоследок, прежде чем проститься с очередным клиентом и пойти домой отсыпаться, я добавил к уже сказанному один, на мой взгляд, весьма занимательный факт из жизни актёра: как-то он обмолвился, уже не помню при каких обстоятельствах, что пошёл сниматься в порно, наряду с тем, что, конечно же, он хотел раздолья и безотказности от партнёрш, ещё и потому, что, наоборот, – не хотел, – чтобы в сексе присутствовала чувственность. Чувственная близость; ему было нужно, чтобы от соития остался лишь сам акт физического ощущения с точки зрения