… актёр отпил из своего бокала и продолжил: «Тогда мы с сестрой были просто счастливы: не удивительно – мы в то время только этим и грезили: о родителях, маме с папой, о семье – короче, что по телеку старому в детдоме успели насмотреться, о том и мечтали – я больше всего тогда хотел настоящий день рождения: с кучей гостей, конкурсами, с кучей подарков в красивых коробках. Пиньятой. Правда тогда я не знал, как называется эта штука, набитая конфетами. Мне хотелось просто её знатно отдубасить палкой, а потом обожраться конфетами. Но, увы, то мечтой так и осталось, вся эта западная мультяшная фигня не сбылась. Нет, не думайте, – качал он головой, допивая очередной бокал с вином, – я не говорю, что они были плохими родителями, я никого не осуждаю, мы с сестрой их очень любили, они нас, наверное, тоже. Хотя… может, и осуждаю. (Налил себе ещё вина по самые края фужера) Ну, короче, пока оформляли нужные документы, я так думаю, – нас ещё чуток подержали в детском доме, а потом мы уже и переехали окончательно в нашу комнату. Она была милая… – улыбался парень. – Одна половина была оклеена голубыми обоями – это была моя половина, а половина сестры – в нежно-розовый. Игрушек нам там накидали мягких; кровати были красивые. Но что было плохо в этом всём… – он на секунду замолчал, помрачнев, быть может, обдумывая то, правильно ли было вообще начинать этот рассказ?.. – … стены были тонкие у нас в квартире. Поэтому так случилось, что в одну из ночей нам с сестрёнкой не спалось, мы ворочались и… и за стенкой услышали истошные стоны нашей мамы. Завывания. Понятное дело, мы подумали самое плохое. Перепуганные, вскочили с кроватей, побежали, вломились зарёванные в спальню родителей с криками “Мама! Мама!” И, собственно… увидели то, что увидели… Нас, конечно же, успокоили, приласкали, сказали, что ничего плохого папа с мамой не делал; просто это был такой массаж, ну и всё прочее. Вся прочая чушь, которую родители втюхивают своим чадам, когда разговор заходит о сексе, когда они краснеют и им просто нечего сказать, – интонации актёра постепенно ожесточались. – С той ночи мать, конечно, поутихла, но я всё равно слышал всё через стенку, потому что моя кровать, собственно, стояла у стены, общей с родительской спальней, – разводил он руками и кивал своим словам, подразумевая тем самым, что говорит элементарные вещи, – так вот, я слышал все их эти шебуршания по ночам в постели. А где-то через месяц мать и сдерживаться перестала и опять начала завывать; не знаю, что она там себе напридумывала, возможно, то, что мы спустя месяц чудесным образом научились крепко спать и ничего не слышать, но как бы то ни было, слышали мы всё, а потом и видеть стали. Уснуть всё равно не могли, пока мама с папой не намилуются (хм, что интересно, как нам потом стало известно, отец всегда быстро кончал, и маму это всегда нервировало; поэтому, когда отец выпускал на живот или грудь мамы струю своей спермы, он должен был, по их договорённости, докончить дело или языком или рукой), так вот: поэтому как-то сестре надоело просто валяться или играть с куклами под светом настольной лампы и она предложила за родителями подсмотреть. Тогда уже больше года прошло с того момента, как нас забрали в семью. Эх… Так мы и начали заниматься вуайеризмом. Ну так вот: с тех пор три раза в неделю мы стабильно просматривали занимательные картины родительского скотства. И если хотите знать, что я об этом думаю, то знайте: да, я их осуждаю; да, я считаю, что если уж и трахаешься со своим милым-любимым, то будь добра не орать и не стонать, как подстреленная птица, – отец-то был тише воды, ниже травы – только пыхтел себе да пыхтел, даже кончал бесшумно. Золото – не человек. Так знаете что? – Актёр громко вобрал в себя вино, оттопырив губы. Прополоскал вином рот и проглотил сморщившись. – Эта неугомонная самка, – продолжил он сдавленным голосом, – мать наша, ещё и потом после секса попрекала его этим полночи: тем, что он-де не раскрепощён в постели, якобы было бы лучше, если б он так же, как и она, стонал и слюны пускал! Вот ведь курица тупая, не хватало нам, шестилетним малюткам, ещё и отцовских брачных воев! – Актёр говорил, говорил, часто пил и, морщась, порой кашляя, продолжал свою озлобленную речь: – Вот все говорят, что порнография пагубно влияет на детей: если они её насмотрятся, повторять начнут не дай бог; но если уж от порно их, детей я имею в виду, хоть как-то можно оградить: комп не покупать, телек не давать смотреть по ночам, – то уж если родители настолько тупые дебилы, что думают, что их охи-ахи не слышны детям, то тут уж ничего нельзя будет сделать. Ясное дело, мы с сестрой смотрели-смотрели, и в конце концов, как-то играя вместе, построив у себя в комнате большой шалаш из простыней, одеял и стульев… м-м-м… в общем встал вопрос: а не повторить ли??? Сестра тогда сказала: “Давай целоваться?” Я говорю: “Давай”… я тогда не знал, что такое “инцест”: и сло́ва не знал, и о существовании такого процесса не догадывался – тогда мы с сестрой просто играли в семью, повторяя за родителями. Ничего особого между нами в тот день не происходило: мы просто целовались, по крайней мере, пытались это делать, по-взрослому, так сказать, взасос и с языком, вспоминая всё то, что успели увидеть через дверную щель; мне и ей в тот момент казалось, что механизм поцелуя заключался в том, чтобы как можно шире раскрыть рот, поэтому-то это всё было больше похоже на то, будто мы пытаемся друг друга заглотить. Но я не о том… дело этим не ограничивалось: постепенно мы начали оголяться друг перед другом: я показывал себя, она – себя. К тому же, – просто замечает актёр, делая на этом некий акцент, – мы уже успели понаблюдать сцены орального секса между нашими родителями, так что наша интерпретация этого процесса не заставила себя долго ждать: теперь наши детские игры стали сопровождаться ещё и минетом с её стороны и кунилингусом с моей… эх… – его речь растягивалась, актёр долго подбирал слова, чтобы выразить то, что хочет, однако всё отчётливей была видна натужность и заторможенность этого подбора; складывалось ощущение, что и сам юноша постепенно, как и мы