– Вряд ли, – возразила я.

– Ничего не могу с собой поделать, – призналась Лиз. – Не могу управлять своими мыслями. – Мысленный спор был таким жарким, сказала она, что сестра чувствовала, как разные голоса выступают за нее и против. Один голос, пирожное в Зазеркалье, все говорил «Съешь меня» – и после этого она так вырастет, что люди будут ее бояться. Другой голос советовал Алисе отпить из бутылки «Выпей меня», и один глоток сделает ее такой маленькой, что никто ее не станет замечать. Лиз понимала, что это не настоящие голоса, но ничего не могла с собой поделать.

Я все пыталась дозвониться маме, но мне это не удалось. Представляла, как мама скажет, что Лиз нужно выйти из дома, подышать свежим воздухом и прочистить голову. Так что в субботу утром я настояла на том, чтобы она пошла со мной к Уайеттам, собирать каштаны.

– Я для этого не гожусь, – заявила Лиз. – И лицо у меня еще ужасное.

– Неважно, – сказала я. – Ты должна выйти из дома.

– Нет.

– Очень плохо. Ты должна. Нельзя оставаться тут вечно.

Лиз в пижаме сидела на кровати. Я стала доставать ее одежду из комода, бросать вещи в нее и еще пощелкивать пальцами, чтобы она поторопилась.

Дядя Тинсли обрадовался, увидев, что Лиз встала и оделась. Чтобы это отпраздновать, он открыл консервную банку с венскими сосисками. После завтрака мы оседлали велосипеды и поехали на холм. Тетя Эл, как всегда, была в кухне. У нее готовилась овсяная каша, и она натирала туда сыр. Увидев нас, она обрадовалась и предложила нам кашу. Лиз сказала, что мы уже поели и сыты.

– А у меня еще осталось местечко, – произнесла я.

Тетя Эл засмеялась и протянула мне тарелку.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я верю каждому слову в твоей истории, – обратилась она к Лиз. – Весь город разделился из-за твоего обвинения, – продолжила она. – Многие люди не верят тебе – но многие верят. Дело в том, что те, которые верят, не могут открыто заявить об этом. Они хорошие люди, но запуганы. У них есть работа, и они не хотят ее потерять. Боятся Джеррри Мэддокса. Но они обрадовались, узнав, что кто-то выступил против него. Ты мужественная девочка.

– Или безумная, – усмехнулась Лиз.

– Нет, – возразила я. – Безумно делать вид, будто ничего не случилось.

Тетя Эл похлопала меня по руке.

– Ты пошла в своего отца.

В кухню вошел Джо с двумя мешками из-под муки.

– Возьми еще один мешок для Лиз, – сказала тетя Эл. – И мне один тоже. Я совсем никуда не выхожу из дома, только на работу на этой чертовой фабрике.

Джо посадил Эрла на плечи и повел нас в лес за домом Уайеттов. Земля была покрыта густыми зарослями ежевики, но, когда мы зашли дальше в лес, ежевика почти исчезла. Все листья в основном опали, солнце светило сквозь обнаженные ветки, и можно было видеть мертвые стволы, упавшие сучья и толстые стебли плюща, взбирающиеся на верхушки деревьев.

Для женщины, которая проводит много времени в кухне, тетя Эл вела себя в лесу, как у себя дома. Когда она была девочкой, рассказывала тетя Эл, сбор каштанов был ее любимым занятием. Ферма родителей находилась на краю леса с каштановыми деревьями, и некоторые из них были такими большими, что трое взрослых мужчин вместе не могли обхватить один ствол. Один гигантский каштан стоял рядом с их домом, и при первом же морозе каштаны начинали падать. Они были такими крупными, что казалось, будто по крыше стучит дождь. Она и десять ее братьев и сестер вставали до рассвета, собирали каштаны и потом продавали их в городе, чтобы купить ботинки и ситец.

В тридцатые годы какая-то эпидемия из Китая погубила каштаны. За несколько лет все прекрасные огромные деревья превратились в жалкие мертвые скелеты.

– Люди говорили, что это выглядит как конец света, и так это и было.

Не стало диких индеек и оленей, которые ели каштаны, и семьи фермеров, что охотились и рассчитывали на урожай каштанов, вынуждены были уходить с земли. Они переезжали в города, вроде Байлера, где получали работу на фабриках.

– Несколько каштанов еще осталось, – сказала тетя Эл. – Джо знает, где они, но мы не хотим их показывать.

– Их нужно оставить в покое, – сказал Джо.

Вскоре дорога потянулась вверх. Подойдя к лежавшей на земле старой тракторной шине, мы свернули с тропы и стали пробираться сквозь ветви кустов. Через несколько минут Джо показал на дерево с темной корой. У дерева было два прямых ствола, вздымавшихся вверх, на ветках кое-где еще висели желтоватые зубчатые листья.

– Когда Джо в первый раз показал мне это дерево, – произнесла тетя Эл, – я упала на колени и плакала, как дитя.

Джо посадил Эрла на лежавшее рядом бревно, поднял скорлупу каштана и протянул мне. Скорлупа почти ничего не весила. Джо указал на пятно цвета ржавчины на коре дерева, размером с блюдце.

– Тут есть вредители, но они пока не погубили дерево, – объяснил он. Потом кивнул на небольшие четыре деревца и на несколько молодых ростков на старом пне. – Уверен, они придумают, как им сражаться с этой заразой.

– Есть еще надежда для дерева, если оно спилено, что оно снова пустит ростки, и тогда эти хрупкие ростки будут жить, – сказала тетя Эл.

Я взглянула на Лиз. Она смотрела вверх на стволы-близнецы большого каштана, поднимающиеся к небу.

– О чем ты думаешь? – спросила я.

– Как грустно, наверное, было дереву стоять здесь все эти годы, когда болезнь убивала его братьев и сестер, – ответила сестра. – Как вы считаете, дерево понимает, почему только оно одно выжило?

– Деревья не задумываются о таких вещах, – усмехнулся Джо. – Они просто растут.

– Вообще-то мы этого не знаем, – заметила тетя Эл. – Если задумываешься, почему выжил, это не поможет тебе выжить.

В лесу было тихо, только белки ворошили сырые листья, когда носились по земле. Мы наклонились и стали собирать каштаны.

К понедельнику Лиз стала выглядеть немного лучше, и мы с дядей Тинсли решили, что настало время вернуться в школу, хотя ей этого не хотелось. Сидение в «птичьем крыле», размышления и прислушивание к своим «голосам» не шло ей на пользу.

Этим утром Лиз двигалась так, будто находилась под водой, натягивала чулки, потом снимала их, ворошила свои рубашки и говорила, что не может найти того, чего ей хочется. Я боялась, что мы пропустим автобус, и велела ей поторопиться, говоря, что она тянет время. Но сестра уверяла меня, что быстрее двигаться не может. Мы опоздали на автобус, и поскольку дядя Тинсли ненавидел тратить бензин на ненужные поездки, мы решили идти в школу пешком. Уроки начались как раз в тот момент, когда мы только пришли, и это было наше первое опоздание.

Я не рассказывала сестре, что меня дразнили после того, как мы выдвинули обвинение. Для нее это стало бы еще одной причиной не возвращаться в школу. Когда мы шли по коридору, все старались не замечать Лиз, отходили в сторону и отступали. Девочки, которые игнорировали ее, теперь меняли направление своего движения и довольно громко, чтобы она услышала, что-то шептали. Они даже взвизгивали и говорили что-то вроде «Вот она!» и «Безумная Лиззи!» или «Надо отойти в сторонку!» Во время ленча ученицы пристраивались за Лиз и передразнивали ее походку, а другие в коридоре что-то крякали. Этим вечером Лиз шутила, что она чувствовала себя Моисеем, разводящим воды Красного моря, но все это было ужасно. Сестра возненавидела школу, и каждое утро я должна была вытаскивать ее из кровати и одевать. В школе становилось все хуже, девочки открыто насмехались над ней, передразнивали ее голос и толкали, когда Лиз проходила мимо.