— Здесь? — спросила она удивленно.

— Нет, глупышка, не здесь. В Гарлеме.

— Звучит соблазнительно. — Она взглянула на него сулыбкой. Идея заинтриговала ее.

— Он красивый парень. Этакий пижон. Думаю, тебепонравится.

— Возможно. — Они обменялись ласковыми взглядами,в которых словно отразилась теплота солнечного дня.

— Не слишком ли вызывающим будет наше появление там влимузине?

Он тряхнул головой и взял счет.

— Мы отошлем Дживеса домой и возьмем такси.

— К черту!

— Ты хочешь ехать в лимузине? — На это он нерассчитывал. Но, может, она просто не знает иного способа передвижения?

— Конечно нет, дурачок. Мы поедем в метро. Это быстрееи удобнее. И намного благоразумнее.

— Нет, вы только послушайте! «Благоразумнее»! Ты хочешьехать в метро? — Он стоял и смотрел на нее сверху вниз. Оба смеялись.Кизия полна неожиданностей.

— Как, по-твоему, я ездила в Сохо? Летала на реактивномсамолете?

— Думаю, на своем собственном.

— Конечно. Давай отделаемся от Дживеса и прогуляемся.

Шофер приподнял на прощание шляпу и мгновенно испарился.Ленивой походкой они двинулись к метро, спустились вниз, купили жетоны, крекерыи кока-колу.

На Сто двадцать пятой улице вышли из вагона, и Люк под рукувывел ее по лестнице наружу.

— Отсюда несколько кварталов.

— Подумай еще раз, Люк, ты уверен, что он дома?

— Мы идем туда, где он работает, и, конечно, застанемего там. Его невозможно вытащить из этого проклятого места даже поесть.

Люк неожиданно распрямился, расправил плечи, почувствовалсебя намного увереннее. На нем был знакомый твидовый пиджак и джинсы. Гарлем.Долгий путь от дома. Для Кизии. Ему все это немного знакомо. Но он проявлялосторожность и знал почему.

— Лукас, у тебя здесь другая походка.

— С этим придется смириться. Не могу отделаться отвоспоминаний о Кью.

— Сан-Квентине? — Он кивнул. Они свернули за угол.Лукас посмотрел на здание и остановился.

— Ну вот, малышка, мы и добрались. — Они стоялиперед разрушающимся каменным зданием коричневого цвета, на котором едвачиталась полуобгоревшая надпись: «Дом примирения». Взглянув на здание, Кизия непосмела бы утверждать, что примирение действительно благосклонно к этому дому.

Он выпустил ее руку, обнял за плечи, и они стали подниматьсяпо лестнице. Два черных подростка и девочка из Пуэрто-Рико с криком и смехомвыскочили из дверей. Девочка убегала от ребят, хотя и не слишком старательно.Кизия рассмеялась, взглянув на Лукаса.

— Ну и что же здесь особенного? Люк не ответил наулыбку.

— Отбросы, толкачи, вербовщики, сводники, наркоманы,уличные драки… И не поддавайся фантастическим идеям. Если Алехандро тебепонравится, не приезжай к нему сюда после моего отъезда. Позвони, и он приедетк тебе. Здесь не твой мир.

— Ты хочешь сказать — твой? — Она не обратилавнимания на его назидательную речь. Она взрослая девочка, жила как-то и довстречи с Люком. Пусть не в Гарлеме.

— Значит, это твой мир, — повторила она. Он небольше ее подходил для Гарлема.

— Был моим, сейчас нет. Хотя дела здесь остались. Всепросто. — Он придержал дверь, пока она не вошла. По его тону Кизия поняла,что Люк имеет в виду только деловые контакты.

В коридоре, оклеенном причудливыми плакатами, витал тяжелыйзапах мочи и свежей травы. Пространство между плакатами украшали рисунки.Защитные колпаки на электролампочках были разбиты, из огнетушителей торчалибумажные цветы.

Красивая надпись приглашала: «Добро пожаловать в „Домпримирения“! Мы любим вас!» Кто-то зачеркнул «любим» и написал «трахаем». ДержаКизию за руку, Люк направился к узкой лестнице. Напряжение покидало его.Уличный агитатор наносит социальный визит в Гарлем. Неожиданно вспомнив легендыо Старом Западе, она рассмеялась.

— Что смешного, малышка? — С высоты своегоогромного роста он смотрел, как она взбиралась по лестнице, легкая, смеющаяся,счастливая.

— Ты Маршал Диллон. Временами ты выглядишь какзаконченный бунтарь.

— Неужели?

— Да. — Она потянулась к нему, он наклонился,чтобы поцеловать ее.

— Мне это нравится. Очень нравится. — И как толькоона приблизилась, он начал нежно гладить ее по спине и осторожно подталкивать кнеплотно закрытой двери.

— Ты уверен, что он здесь? — Кизия вдругпочувствовала робость.

— Уверен. Он всегда здесь, этот глупец. Губит себя вэтом паршивом доме. Губит сердце, душу. Впрочем, увидишь сама.

На двери табличка: «Алехандро Видал». На этот раз ниобещаний, ни лозунгов, ни рисунков. Только надпись. Имя.

Кизия думала, что Люк постучит в дверь. Но вместо этого онизо всей силы пнул дверь ногой и, когда она распахнулась, шагнул через порог.

Сухощавый мексиканец удивленно поднялся из-за стола и вдруграсхохотался.

— Люк, старый черт, как поживаешь? Мне следовалодогадаться, что это ты. А я на мгновение подумал, что они наконец пришли замной.

Небольшой, голубоглазый, бородатый, он восторженно смотрелна Люка, пересекающего комнату. Тот подошел к столу и обнял друга. Несколькоминут мужчины не обращали на Кизию внимания, и она успела разглядеть человека,оказавшегося в медвежьих объятиях Люка. В комнате раздавались восклицания: «Quepasa, hombre?» (Что такое, приятель? (исп.)), мексиканские ругательства. Смесьслабого испанского Алехандро с ломаным испанским Люка, которому тот научился втюрьме. Двусмысленные шутки, невразумительный диалект, состоящий из смеси мексиканского,тюремного и калифорнийского. Их говор был для Кизии китайской грамотой.Неожиданно Кизия оказалась под прицелом добрых улыбок и мягких взглядов друзей.Лицо Алехандро привлекало к себе. Он был из породы тех, кому доверяют своизаботы и отдают сердца. Как Христу или священнику. Он смотрел на Кизию сзастенчивой улыбкой.

— Привет. Этот неотесанный злодей, видимо, так и недогадается познакомить нас. Я — Алехандро.

— Я — Кизия. — Она протянула руку, он пожал ее.

Церемонный обмен рукопожатиями их рассмешил. Алехандропредложил гостям два стула — больше в комнате не было, — а сам уселся настол.

Он был человек среднего роста, слабого сложения — всравнении с Люком он выглядел карликом. Но телосложение ни при чем. Глаза.Нежные, всезнающие. Они не пронизывали и не притягивали — вы с радостью тонулив них. Алехандро излучал теплоту. Ласковый смех, улыбка, взгляд. Это былчеловек, немало повидавший на своем веку, но без тени цинизма. Благородныйчеловек, умеющий понять и проявить глубокое сострадание. Чувство юмора помогалоему преодолевать жизненные невзгоды.