Главные силы Штейнера — вновь сформированная 21-я армейская группа под руководством генерала фон Типпельскирха — занимали северный берег Руппин-канала и узкий плацдарм на другом берегу, имея перед собой в десятки раз более мощного врага. С наличными силами, слишком слабыми, нечего было даже думать о продвижении в сторону Берлина хотя бы еще на несколько десятков метров. 25-ю моторизованную и 7-ю бронетанковую дивизии, входившие в 21-ю армейскую группу, пришлось снять с их позиций на левом фланге близ Ораниенбурга и вывести из состава этой группы, чтобы бросить против наступающих передовых частей маршала Рокоссовского, которые приготовились атаковать позиции на линии Нойштрелиц — Нойбранденбург.

Даже Гитлер, наконец, понял: всякая надежда на деблокирование Берлина эфемерна. Это совещание не открыло ничего нового, кроме того, что уже было хорошо известно всем здравомыслящим обитателям бункера, и тем не менее суровая правда, произнесенная вслух и без прикрас, произвела на всех нас, включая и Гитлера, чрезвычайно тяжелое впечатление. Некоторое облегчение доставила почти невероятная новость: спортивный самолет, присланный за Риттером фон Греймом, благополучно приземлился в центре Берлина, его немедленно доставили в укрытие, чтобы уберечь от артиллерийского огня.

Позднее, около 19.00, дождавшись очередного затишья, из министерства пропаганды еще с одним сенсационным сообщением прибежал запыхавшийся Лоренц. Он поймал очередную передачу новостей радиостанции Би-би-си из Лондона. Агентство Рейтер, в частности, информировало слушателей о предложении рейхсляйтеpa СС Генриха Гиммлера союзникам заявить от имени всех вооруженных сил Германии о согласии на безоговорочную капитуляцию. Фактически к тому времени переговоры о капитуляции уже шли полным ходом в течение пяти дней со шведским графом Фольке Бернадотом при посредничестве шведского консульства в Любеке.

Эта новость вывела Гитлера из себя сильнее, чем предполагаемое дезертирство и измена Германа Геринга. В радиограмме Геринга, по крайней мере, признавалось верховенство власти фюрера. Гиммлер же, наоборот, полностью игнорировал Гитлера и действовал совершенно самостоятельно в вопросе, имеющем самое важное значение для существования Германии как государства. Кроме того, Гитлер всегда считал Гиммлера наиболее лояльным своим сподвижником и политическим единомышленником. А теперь превращались в пепел еще сохранившиеся остатки веры в преданность ему и самых близких сторонников общим идеалам. И Гитлер пережил припадок буквально неистовой, неудержимой ярости, какой мне еще не приходилось наблюдать прежде у кого-либо из людей. Он назвал переговоры Гиммлера самым бессовестным и постыдным предательством в истории человечества.

Немного успокоившись, Гитлер удалился с Борманом и Геббельсом в свой рабочий кабинет, где они втроем долго совещались, пока все остальные ожидали в приемной. Появившись вновь, Гитлер приказал привести арестованного накануне Фегелейна и стал его подробно допрашивать о деятельности и намерениях Гиммлера. Однако Фегелейн не мог сказать ничего конкретного или заслуживающего внимания. И хотя не было никаких веских доказательств его участия в кознях Гиммлера, Гитлер тут же приказал расстрелять опального генерала, что и было сразу же исполнено во внутреннем дворе имперской канцелярии.

Сообщение об экзекуции Фегелейна фюрер воспринял в состоянии патологического возбуждения. Он подбежал к фельдмаршалу Риттеру фон Грейму, по-прежнему лежащему на носилках, и приказал ему немедленно покинуть Берлин и отправиться в Шлезвиг-Гольштейн, чтобы арестовать Гиммлера. Свои распоряжения Гитлер выкрикивал в неконтролируемой истерии, не оставляя сомнения в том, что самое лучшее для фон Грейма — ликвидировать Гиммлера на месте. И хотя оба они — и фон Грейм и Ханна Райч — настаивали на своем желании разделить с Гитлером его судьбу (вероятно, из чувства лояльности), они не смогли убедить Гитлера изменить свое решение. В бронетранспортере обоих доставили к самолету, и они, к нашему великому изумлению, успешно взлетели в невероятных условиях и, благополучно преодолев плотный зенитный огонь русских над Берлином, без дальнейших приключений приземлились ночью 28 апреля на аэродроме Рехлина в Мекленбурге.

Можно было только гадать: явилось ли это следствием удачного отлета фон Грейма или понятного утомления после двух часов волнений, почти бешенства, но Гитлер вновь пришел в себя и совершенно успокоился. Не говоря ни слова присутствующим, с холодным, ничего не выражающим лицом он удалился в свое жилище. В этот же вечер Мартин Борман в радиограмме в ставку Дёница близ Плёна (земля Шлезвиг-Гольштейн) открыто обвинил руководителей Верховного главнокомандования вооруженных сил (то есть Кейтеля и Йодля) в откровенной измене, поскольку они, мол, не сделали все возможное для организации помощи находящемуся в жестокой блокаде Берлину. Свое послание он заключил следующими словами: «Имперская канцелярия уже превращена в груду развалин!» Характерными для Бормана были не только содержащиеся в радиограмме обвинения, но и сам способ ее передачи. Он использовал для этого возможности адмирала фон Путткамера в Берхтесгадене, ибо не доверял техническим службам ОКВ. Никто из них — ни Борман, ни Гитлер, ни Геббельс, ни другие из их ближайшего окружения — не желал признавать, что немецкая армия окончательно обессилена и истощена, что противник превосходит ее многократно по всем статьям: и в живой силе, и в материально-техническом обеспечении. В каждой неудаче или поражении им сразу мерещилась измена и козни продажных генералов.

На рассвете 29 апреля меня разбудил Бернд фон Фрайтаг. Он уже сидел за своим письменным столом и работал, и прошло несколько минут, прежде чем он взглянул на меня и спокойно, как бы между прочим, произнес:

— Знаешь, Герхард, прошедшей ночью наш фюрер женился.

Видя, как я опешил, он так громко и весело расхохотался, что я не удержался и засмеялся вместе с ним. Из-за занавески, делившей комнату, послышался строгий голос генерала Кребса:

— Вы что, господа, совсем рехнулись? Смеетесь столь неуважительно над верховным руководителем нашего государства?

Подождав, когда Кребс покинет помещение, Бернд рассказал мне о событиях прошедшей ночи.

Хотя и с трудом верится, но ночью действительно состоялась настоящая свадебная церемония с регистрацией брака, с громкими и четкими подтверждениями жениха и невесты своего желания сочетаться узами Гименея, со свидетелями и торжественным ужином. Формальности гражданского бракосочетания выполнил один из чиновников министерства пропаганды, в качестве свидетелей свои подписи поставили Мартин Борман и Геббельс. Гостями за праздничным столом были: генералы Кребс и Бургдорф, Геббельс с женой, Борман, секретари Гитлера и Манциали, повариха фюрера, готовившая ему вегетарианские блюда.

Через некоторое время Гитлер оставил праздничный стол и уединился со своим личным секретарем Гертрудой Юнге, чтобы продиктовать ей тексты двух завещаний: политического и частного, душеприказчиком он определил Мартина Бормана. Как узнал Бернд фон Фрайтаг, были приняты меры по изготовлению копий этих завещаний и передаче их адмиралу Дёницу, которого Гитлер избрал своим преемником, и фельдмаршалу Шёрнеру, командующему группой армий, сражающихся в Богемии. Вывезти завещания из Берлина и доставить их по назначению должны были армейский адъютант Гитлера майор Майер, правая рука Бормана штандартенфюрер СС Цандер и Хайнц Лоренц, сотрудник министерства пропаганды.