А потом было падение. С младшей дочкой на даче она спасала лягушек из вырытой под фундамент ямы на соседнем участке. Оступилась, упала и загремела в больницу. И уже там, после серии операций, проходя курсы восстановительной физиотерапии, она однажды увидела себя в большом зеркале и замерла – теперь, после падения и травмы позвоночника, она не только выглядела, но и двигалась как мать; сутулая, располневшая и вся перекошенная. В этом постепенном трагическом превращении, в его неизбежности, было что-то одновременно страшное и ироничное.

А потом, спустя еще 10 лет, она получила письмо – какие-то юристы извещали ее о том, что мать умерла, – как праведница, тихо, во сне, от старости, – и оставила ей наследство. И это письмо, напоминание, сработало как детонатор – та самая линза льда в груди, в которую она давным-давно вморозила свою прошлую жизнь, взорвалась, и все ее чувства – стыд, ярость, вина – вырвались наружу.

Она рыдала несколько часов кряду и не могла остановиться.

Примерно в то же время – за пару дней до письма от юристов – она нашла в почтовом ящике листовку: «Поможем справиться с утратой, вылечить душевные раны. Методики духовного возрождения. Первый тренинг бесплатно…»

И решила сходить.

Позвонила тетя Нина – та самая соседка снизу – и давай кричать: «Таня, ей-богу, ну сколько можно! Мы из-за вас спать не можем. Скачут и скачут, скачут и скачут!»

– Тетя Нина, – Таня пыталась как-то вклиниться в поток ругани, – тетя Нина, да послушайте вы! Это не мы! Мама там больше не живет, слышите? – сказала она и сама удивилась тому, как тоскливо звучал ее голос.

Бросила трубку, минуту задумчиво смотрела на экран смартфона. Вошла Лера.

– Ты чего?

– А-а?

– Чего застыла?

Таня подняла на нее взгляд.

– Там кто-то живет.

– Где?

– В маминой квартире. В маминой квартире кто-то живет.

* * *

Подъехали к дому на Пожарского, поднялись на третий этаж. Лера уже хотела постучать, но Таня остановила.

– Давай сначала у бабы Вали спросим. Она точно что-то знает.

Позвонили в восьмую квартиру, в двери защелкали замки – все тридцать штук, – затем в проеме появилась голова бабы Вали.

– Вам чего?

– Баб Валь, это я, Таня.

– Ой, Танюшка, привет! Как же ты выросла-то, совсем большая! Не узнала тебя, богатой будешь. А это кто с тобой?

– Лера.

– О-ой, какие вы стали-то! – Пропала за дверью. – Сема! Се-е-ема! Да ничего! Сюда иди, чегокает он! Смотри, кто пришел.

В проеме появилась борода Семена Иваныча, мужа бабы Вали.

– Ого! Таня, Лера, вас и не узнать! А чего вы за дверью-то? Валюн, ну чего ты их держишь за порогом! – Захлопнул дверь, снял цепочку, распахнул. – Ну-ка, заходите немедленно!

– Да, но мы…

– Ничего не хочу слышать. Вот тапочки. Валюн, чайник поставь!

– Да без тебя разберусь! Указывает он мне.

* * *

За чаем Таня с Лерой рассказывали о своей беде, и баба Валя без конца цокала языком и каждую минуту поворачивалась к мужу и громко говорила: «Вот! А я говорила тебе! Говорила, что там теперь наркоманы! Глаза стеклянные, ходят туда-сюда, звенят бутылками».

Семен Иваныч рассказал им, что в квартире матери теперь иногда ночуют «всякие подозрительные товарищи», у них там что-то вроде перевалочного пункта. Баба Валя постоянно его перебивала: «А я сразу тебе говорила, что у них там нарколаборатория».

Семен Иваныч ушел в коридор и вернулся со стопкой писем.

– Вот, – он протянул их Тане, – пока квартира пустая стояла, туда раз в неделю курьер приходил, достучаться не мог и начал нам названивать. Ну я и взял у него, думал, отдам, как вернетесь.

Таня просмотрела письма и показала Лере. На конвертах – печать юридической фирмы «Овсов и партнеры». Адресованы матери. Лера вскрыла одно, зачитала:

– Кому: Щепкиной Кире Юрьевне. Наша фирма представляет интересы вашей матери, Щепкиной Надежды Валерьевны. Приносим Вам искренние соболезнования в связи с ее недавней кончиной. В ее завещании вы указаны, как единственный законный наследник…

* * *

Офис компании «Овсов и партнеры» был рядом с метро «Менделеевская». Таню и Леру встретила секретарша и провела в переговорную – длинную комнату с большим окном во всю стену с видом на старые крыши соседних зданий. Разговор был, в общем, недолгий, юрист объяснил, что его задача – проследить «за трансфером наследуемой собственности». Когда Таня спросила, о какой собственности речь, он еще раз попросил у нее паспорт, «чтобы убедиться», что она «действительно родственница» его клиентки, и только затем протянул ей папку. В завещании было две позиции:

1) приватизированная в 2006 году двухкомнатная квартира (49.5 кв.м.) по адресу: Мурманская область, город Сулим, улица имени 1-й Краснознаменной танковой бригады имени К.Е. Ворошилова

2) банковский депозит на сумму 420 062 руб 19 коп.

Таня с Лерой переглянулись. Овсов смотрел на них с легким недоумением – он, очевидно, ждал увидеть на их лицах радость от внезапно свалившегося на голову наследства, но радости не было. Сестры были растеряны.

– Ну так что? – сказал он. – Нужна только подпись вашей матери, ее присутствие. Ну и налоги, конечно, и наш процент, но это мы сами документы подготовим.

– Когда она умерла? – спросила Таня.

– Что?

– Надежда Щепкина. Когда она умерла?

– 14 марта, там написано внизу.

– А маму вы когда оповестили?

– Почти сразу. Спустя три дня.

Таня с Лерой переглянулись.

– Боюсь, мы не можем привести мать. Видите ли, в чем дело – она ушла в секту. – И про себя добавила: – «Почти сразу после того, как получила ваше письмо».

* * *

Когда становилось совсем плохо, она возвращалась в «Юность». Так назывался кинотеатр. Старое, еще конца 70-х годов, здание, настоящий памятник советскому брутализму – безумное нагромождение серых плит, кубов и плоскостей, гремучая смесь из бетона и безвкусицы. За последние 50 лет здание пережило несколько символических трансформаций: в 70-х это был Дом культуры, перед его входом у фонтана каждую осень детей посвящали в пионеры. Потом рухнул Союз, и эту бетонную громадину просто бросили – вынесли мебель, сорвали со стен деревянные облицовочные панели и оставили пустовать. Затем грохнули девяностые, заброшенный ДК стал местом, где студенты из института культуры устраивали рэйвы, а площадь вокруг «Юности» постепенно обросла пестрыми палатками, – так корма затонувшего корабля обрастает полипами и кораллами, – поверх тяжелого бетона вырос легкий, подвижный рынок. По выходным чуть свет сюда сходились люди с клетчатыми баулами и торговали кто чем – вьетнамскими «вареными» джинсами, индийскими сумками, корейской косметикой, американскими сигаретами, турецкими дубленками, польским печеньем, бразильским растворимым кофе, пиратскими видеокассетами, «фирменными» кроссовками abibas, батончиками «сникерс» и жвачками Turbo и Love is. Затем девяностые «устали и ушли», пришли нулевые, и на районе выросли сразу два торговых центра, а рынок вокруг «Юности» исчез; как будто тоже устал и ушел вслед за девяностыми. Потом явился какой-то нефтяник и выкупил эту брутальную гору бетона – говорят, «Юность» была важным для него местом, и его собственная юность была связана с бывшим ДК, и теперь он хотел воссоздать «то самое время и место», те самые восьмидесятые. Кинотеатр отреставрировали, в залах снова затрещали проекторы, а на фасаде появились постеры тех времен – рисованные, архаичные и наивные.