– Я думаю, тебе пойдет, – согласилась Аня. – Вот немножко еще отупеешь со своим мэцкеем, и порядок.

– Иронию пропускаю мимо ушей, – ответил Михаил. – Можно, я рыбу буду руками? Так вот. Вышел указ нашего министра, правда, для внутреннего употребления.

– То есть после прочтения его полагается съесть?

– Полагается не разглашать его средствам массовой информации. Офицерам нашего ведомства разрешено заниматься коммерцией без ущерба для основной работы. И правильно! Санчо вот в политику ушел. А нам чего дожидаться?

– Какая же коммерция на тебя смотрит, как яблочко с тарелки фруктов? – спросила Аня с сомнением.

– Не слышу доверия в твоем голосе, веры в меня не наблюдаю в твоем взгляде, любовь моя, – покачал головой Корнилов. – Между тем, мое предприятие уже работает и приносит доход. Поэтому поступай на курсы вождения, сдавай экзамен, получай права. Тут я тебе могу посодействовать. Я могу дать тебе несколько уроков вождения по системе тай-цзи, мягкое и плавное вождение…

– Хватит трепаться, Корнилов.

– Я совершенно серьезен, как вот эта рыбья кость, – ответил Михаил. – У меня есть предприятие, которое решает всякие юридические вопросы, коммерческие недопонимания, правовые казусы… Машину я, конечно, в эти выходные еще не куплю, но вот повозить свою жену по магазинам в эту субботу я планирую. Знаешь такую детскую игру «Одень жену»? Не знаешь? Раньше в «Веселых картинках» печатали…

– А что ты мне купишь? – осторожно поинтересовалась Аня слегка подтаявшим голосом.

– Все, что захочешь из тряпок и тряпочек к летнему сезону, – Корнилов вздохнул с облегчением. – «А мы с тобой, брат, из пехоты. А летом лучше, чем зимой…» Только сейчас понял по-настоящему эту солдатскую песню.

– Все, что я захочу, – мечтательно проговорила Аня. – Я буду готовиться к субботе. Стоп, Корнилов. К субботе… В субботу, наверное, не получится. Суббота у нас должна быть занята. Нам надо спасать человека…

Корнилов отодвинул тарелку с рыбьими останками. Пока Аня рассказывала ему про свою встречу со Светланой Перейкиной, он машинально вытирал руки бумажной салфеткой. К концу Аниного рассказа салфетка превратилась в его руках в маленький комок.

– В Эрмитаже есть картина со святым Христофором? – был его первый вопрос.

– Даже не одна, – ответила Аня. – Еще есть пейзаж с ним, не знаю только, чьей работы. Ты поможешь Светлане?

– Конечно, помогу, – кивнул Корнилов. – Думаю… Дай немного подумать.

– А ты подумай вслух, – посоветовала она.

– «Ты представь, что спишь с открытыми глазами и поешь, львеночек», – пробасил Корнилов голосом большой черепахи. – Приставить к ней охрану? Людей у меня сейчас нет надежных и свободных. Санчо вот в политику ушел, в губернаторские оруженосцы…

– А в твоем… предприятии?

– Этим еще до надежности пахать и пахать. Не могу я ими рисковать в таком деле. Я бы спрятал Перейкину с сыном где-нибудь. Монастырь не подходит. Перейкины туда не раз ездили, да и отец Макарий сам предложил бы Светлане убежище. Раз этого не сделал, значит, понимает, что это ее не спасет.

– Может, ей за границу? – подсказала Аня.

– С нее взята подписка о невыезде, – возразил Михаил.

– Вы ее подозреваете в убийстве мужа? – удивилась Аня.

– Она входит в круг подозреваемых. Обычное дело, жена Цезаря всегда вне подозрений, пока этого Цезаря не «замочили». Вспомни прошлогоднее дело Горобца. Убита Елена Горобец. Общее коммерческое предприятие с мужем. Кто главный подозреваемый?

– Кстати, он теперь на свободе гуляет, поправляется, переживает…

– Что делать? Такие дела редко доходят до суда.

– Ты, Корнилов, точно бодрячком становишься. «Что делать? Что делать?» Ты еще про объективные обстоятельства расскажи, про место России в современной геополитике. Как будем спасать Свету Перейкину и Ваню?

– А если слежка, которую вы сегодня с Сажиком обнаружили, как раз из этой серии? – в задумчивости он взял еще одну салфетку и принялся опять вытирать руки. – Придумаем что-нибудь, Аня, будь спокойна.

– Ты сейчас своим спокойствием напомнил мне моего папочку… детского папу, Алексея Ивановича. Настоящее буддистское спокойствие, невозмутимость и непробиваемость…

– А мне Алексей Иванович очень нравится, – вдруг сказал Корнилов. – Никому он за свою жизнь не причинил вреда, никого не оскорбил ни словом, ни делом.

– Конечно, прожил всю жизнь в своем маленьком мирке, даже не знает: есть у него дочка или нет. Вот увидишь, когда ему скажут, что Аня, оказывается, не его дочка, он даже бровью не поведет. Уйдет себе в музей карточки заполнять или в огород дерьмо смешивать, по дороге встретит какого-нибудь алкаша местного и будет ему долго пересказывать «Калевалу». А тот будет терпеливо слушать, чтобы потом десятку у Иваныча стрельнуть…

Впервые Аня с такой обидой говорила о своем отце, теперь уже «отце с оговоркой». Казалось, что она высказывает вслух свою старую обиду, хотя никогда раньше она так об Алексее Ивановиче не думала, наоборот, во взаимоотношениях родителей всегда, явно и тайно, принимала сторону отца. Теперь вот она усомнилась, что у него вообще была своя сторона. Может, она повзрослела, пожила достаточно семейной жизнью и, что называется, обабилась?

– Идея! – оборвал ее Корнилов. – Давай Перейкину с ребенком отправим в твои родные пенаты, к твоим родителям. Никто их там не найдет, глухомань такая. Поезд – раз в сутки, асфальтированной дороги даже нет. А отправку мы с тобой законспирируем по-ленински. Переоденем вас с Перейкиной в рыбаков, Ваню посадим в рыбацкий ящик, водочный запах, рыбья чешуя. Все это мы обеспечим…

– Тебе не стыдно вот так шутить, – сказала Аня с укоризной, – когда человеку требуется помощь? Перейкина не такой уж чужой нам человек. Даже ее сын Ваня, которого я никогда не видела, почему-то кажется мне не совсем посторонним. Ведь погиб наш знакомый, судя по всему, не самый плохой человек. Кстати, я при всей своей любви к русской литературе, так и не разгадала, на кого тогда намекал отец Макарий, с кем он сравнивал Перейкина.

– Что-то я этого не припомню.

– Он говорил, что был уже такой человек в русской литературе, которому все было хорошо. Хорошо согрешить, хорошо и покаяться. Кого игумен имел в виду?

– Ну, уж если ты не знаешь, – протянул Корнилов, – то куда уж нам с суконным, неначитанным рылом? В телеигре «Что? Где? Когда?» у знатоков есть такое правило: если не знаешь ответа, называй Пушкина.

– Ты думаешь, игумен подразумевал Пушкина?

– Тезку твоего физкультурника, которого мы с тобой чуть не сожгли.

Аня задумалась. Пальцем водила она по ободку керамической кружки, и раздумье ее сопровождалось полусвистом, полузвоном.

– Какая ты красивая, когда думаешь о Пушкине, – сказал, улыбаясь, Михаил. – Интересно, Наталья Гончарова тоже думала о нем так же тихо и светло или формально молилась заученными словами? Долг исполняла сначала супружеский, а потом долг памяти…