Глупая улыбка расползлась по лицу гостя. Он забыл про все — и про службу, и про жену в Якутске, и про поляка, ушедшего с хозяином в кабинет разговаривать. Перед его мысленным взором рисовалась картины, одна роскошней другой: вот он с новой женою сидит за столом у самовара и пьет чай с баранками; а вот он на масленице, в новой шубе и в добротных, гамбургского товара, ботинках с двойной подошвой и теплых суконных гамашах, стоит с женой у балагана и пьет горячий сбитень; а вот он сидит в теплом сортире скорого поезда Общества спальных вагонов, мчащего его через ночь в Париж, и курит сигару…

— Вы уж позвольте, я закурю, — Артемий Иванович вынул дешевый портсигар из карельской березы и сунул в рот папироску.

— Василиска, подай гостю пепельницу! — велела хозяйка.

— А что, любезная Агриппина Ивановна, много ли женихов у ваших дочерей? — спросил Артемий Иванович, твердо приняв решение навсегда остаться здесь.

— Жених-то нынче пошел все мелкий какой-то, непутевый. Я с дочками два года кряду на Духов день в Летний сад хаживала, так там нонче не из приличных купеческих семейств, а все больше какие-то подозрительные ходят, мазурики, вроде вашего начальства.

— Теперь видные женихи только у нас в царской охране остались. Может, мне и правда с вами породниться?

— Породнитесь, Артемий Иванович, породнитесь. А уж Петр-то Емельянович как рад будет! Выбирайте, какую хотите! Глаша, Василиса, радость-то какая! Ну, какая вам больше глянулась, какая больше по сердцу?

— Скажите, а вы могли бы умереть от любви? — спросила Глафира.

— Сам я, конечно, не могу, а вот мой дядя, Поросятьев, помер от любви. Лишился жизни из-за одной француженки. Хотел стрельнуть себе в рот, да подавился выкатившейся из ствола пулей.

— Уж мы-то знаем, что вы из хорошей семьи, — сказала хозяйка.

— Черт, а как, оказывается, сложно выбрать! — крякнул Артемий Иванович и положил окурок в пепельницу. — Обе только лентами отличаются… Вы бы, Агриппина Ивановна, дефилей бы какой устроили, может, полегчало бы мне…

— Ой, это как же, голубчик? — всплеснула руками Агриппина Ивановна.

— Это прохаживаться, значит, — сказала Василиса. — Учились бы, как папаша велел, французскому языку, так знали бы.

И она, словно пава, поплыла по комнате, бросая кокетливые взгляды на Артемия Ивановича.

— Так! — сказал Артемий Иванович, и его указательный перст с обкусанным ногтем застыл в воздухе, намереваясь в следующий миг решить выбор в пользу Василисы. Но Глафира не стала медлить и тоже лебедем прошлась вслед за сестрою. Рука Артемия Ивановича безвольно опустилась.

— Я вам, Артемий Иванович, детей дюжину нарожаю! — выкрикнула Василиса и побагровела от стыда. Сестра ее тоже покрылась краской смущения.

Такой поворот страшно напугал Артемия Ивановича. Он представлял себя на этом вот диване, с хлопочущей и ублажающей его женой, но отнюдь не с оравой орущих детей, сопливых и мешающих ему думать о своей личной монополии на снетковый промысел в России, и о клейме поставщика Императорского двора на картонных коробках со снетками.

— Мне главное, чтобы жена мною восхищалась за то, что я ее облагодетельствовал, — сказал он.

Дверь из столовой в гостиную распахнулась, и в комнату вступил кухмистер и Фаберовский. Артемий Иванович видел, что поляк чем-то потрясен, и взгляд, которым тот сверлил его, очень ему не понравился. Желание жениться как-то ослабло вдруг, и Артемий Иванович скис.

— А сейчас я должен сообщить то, ради чего пригласил вас к себе, дорогие гости, — взволнованно объявил кухмистер. — Вы, Артемий Иванович, являетесь наследником огромного состояния, доставшегося вам от вашего покойного батюшки.

— Чистый водевиль, — сказал себе под нос поляк.

— И мне, как его душеприказчику, поручено банком объявить вам об этом!

— Чего пана кухмистера во вранье-то постоянно заносит! — толкнул Петра Емельяновича в бок Фаберовский. — Ну, какой пан, до дьяблу, душеприказчик! Вам деньги карман жгут? Так переложите их ко мне. Можно подумать, что пан и взаправду родственник нашего Артемия Ивановича.

Глупая улыбка застыла на лице Артемия Ивановича. Он оглядел всех стоявших, потом взгляд его обежал обстановку комнаты. Да с таким состоянием он может и получше себе жену сыскать! Поляк понял ход его мыслей и с удовольствием сказал, желая испортить ему настроение:

— Но условием выдачи капитала пану Артемию является женитьба на одной из дочерей г-на душеприказчика.

И он подмигнул кухмистеру.

— Да я и сам не прочь, — растерянно сказал Артемий Иванович, когда мечты о лучшей жене растаяли.

— Вы вольны выбрать любую из моих дочерей, — уже уверенно продолжил кухмистер, чувствуя поддержку поляка, — но я, как человек честный, должен предупредить, чтобы потом не было у вас ко мне претензий: Глаша моя имела недавно одну историю. Сыскала она себе где-то ухажера, шкипера с Риги, и хотела сбежать с ним. Я, конечно, успел их перехватить на причале; похитителя в кутузку, а дочку мокрой скатертью проучил. Товар, однако, сохранился в цельности, чему у меня есть медицинское свидетельство из Калинкинской больницы от самого доктора Тарновского.

— А, так вот откуда фотографическая карточка была! — хмыкнул поляк.

— При себе больше нету, ваше высокоблагородие. Я в пальто потом незаметно положу.

— Ну, зачем вы, папаша! — всхлипнула Глафира и на глаза ее навернулись злые слезы. Сестра с превосходством победительницы бросила на нее ядовитый взгляд.

Артемию Ивановичу вдруг жалко стало эту несчастную девицу, которую так жестоко на людях опозорил родной отец. Да и дюжина детей, обещанная второй сестрой, слишком его пугала.

— Я вам так, папаша, скажу: коли покупателей много, значит и товар хороший. Беру эту, с розовой лентой.

27 декабря 1892 года, воскресенье

* * *

Вчерашний обед был божественным. Кухмистер Владимиров рассчитал правильно: обычный обед первого разряда с англизированными супами-пюре, марешалями из рябчиков и трюфелями с мозгами, который вышел бы ему без вина рублей в пятнадцать, не произвел бы на привычных к кулинарным изыскам гостей должного впечатления. Вместо этого он составил меню, которое должно было соответствовать их представлению о настоящих купеческих обедах: стерляжья уха, сочная кулебяка, фаршированная индейка с салатом из маринованных вишен и огромный сливочный торт. К столу было подано шампанское «Вдова Клико», — на вино и водки кухмистер не поскупился, — и подняты тосты за Государя, за ревностных его охранителей, за благосклонное начальство жениха, за помолвку, за будущих молодоженов, да помянули добрым словом предусмотрительного родителя жениха.

Утром сытость все еще ощущалась, и они ограничились парой чая в «Венеции» у Игумнова: ночевали на этот раз у себя дома на Мещанской, так как надо было взять пульверизатор для посещения Шпалерной.