Так оно сливается воедино. «Я хочу быть с тобой» — это про морг песенка. С его специфическим душком. Она, конечно, и про любовь, но это потом. Сперва — про смерть. Крик над телом мертвой возлюбленной. Отсюда все это «садо-мазо» — «ломал стекло, как шоколад в руке», «резал эти пальцы» и т. д… «Ромео и Джульетта», сцена в склепе.

И уж кстати. Где-то в начале девяностых Илья посчитал, сколько девушек претендует на роль прототипа лирической героини песни про «Я хочу быть с тобой». Получилось 64 или 74 (не помню точно, сколько десятков, но не меньше). Из сказанного не следует, что все они были любовницами, хотя подобное заявление самому Илье очень бы понравилось. Далеко не со всеми у него приключались романы — причины собственной «прототипичности» измышлялись девушками с удивительной извилистостью аргументации, однако же вывод всякий раз был один: «Это он мне посвятил». Девушек было много, Илья был феноменолог и систематизатор, он составил список. При этом хихикал. Не без удовольствия. Подмигивал. Он знал, что я знаю.

Не очень понимаю, зачем это пишу, но я помню девушку, которая была прототипом.

Высокая, крупная, несколько мужиковатая. Некрасивая. Курила плохие сигареты и залихватски водила раздолбанный автомобиль «Москвич». Была одним из первых кооператоров в той самой Ревде. Роман случился короткий и бурный. Потом разлетелись. А песня осталась — ей написанная песня.

Может, тут и не место, но еще один момент. Тексты Ильи я цитирую, что называется, «с авторской пунктуацией». Он никогда не ставил в поэтических текстах никаких знаков препинания. Что меня, приученного к точкам и запятым, раздражало. О чем я ему сообщал. Очевидно, с излишней регулярностью, потому что однажды он положил передо мной листочек с каким-то стихотворением и сказал: «Давай, расставь свои запятые». Я расставил запятые, добавил немного точек и даже какое-то — прости, Господи! — тире… Илья долго, с тяжким сомнением и некоторой даже брезгливостью разглядывал плод трудов моих, затем отбросил листок и сказал: «Нет, я так не буду».

В переводах и прозаических текстах он прекрасно разбирался с запятыми, ставил всякие точки и т. п., но в поэзии их чурался. В чем с точки зрения поэтики был совершенно прав. Я это понял много позже. Но это уже другая тема — не будем грязнуть в литературоведении.

Он многажды в разных интервью говорил, что не может читать стихи. Не свои — чужие. Что это слишком тяжелый для него труд, что они его изматывают. Так оно и было, но один род поэзии он читал и читал…

У Ильи было два поэтических столпа — Саша Черный и Алексей Константинович Толстой. Сашу Черного он читал без книжки — помнил наизусть. И хохотал заразительно. Даже над тем, что мне казалось несмешным. Он очень любил «Ошибку»:

Ему нравился этот вертлявый «кубик Рубика». И выход:

Хохот…

Четвертый том четырехтомника Алексея Константиновича Толстого, где стихи, был у него потертый, остальные — нет. Мрачновато-иронические абсурды Толстого повергали Илью в хохот и недоумение. Хохот — это понятно, а недоумение было вот от чего — Илья иногда останавливал чтение и говорил: «Никак не пойму, почему они это печатают?!»

Удивляться было чему. К примеру, в черновиках к «Порой веселой мая», в книжке, изданной в Москве (!) в 1963-ем году (!), черным по белому было отпечатано:

Тут был повод для недоумения. И это только один пример, а у Толстого их там… Но однажды Илья сказал: «Я понял. Они печатают, потому что сами это не читают! И они уверены, что никто читать не будет!»…

К чему это я? Стихи Ильи обычно воспринимаются как нечто ожесточенно серьезное. А в них столько иронии — злой, издевательской, пронзительной. Юмор у Ильи был замечательный.

Не знаю, что по этому поводу думал Слава, человек и сам-то наделенный поразительным чувством юмора, но его интерпретации всегда несли в себе изрядную порцию стеба, но скрытого (хочется сказать, законспирированного). Который слушающими массами плоховато считывался.

Гораздо позже Илья написал, а Слава спел:

Народ, надо сказать, отнесся к этому утверждению как-то слишком уж серьезно. И время от времени кто-нибудь на сей счет заговаривал… После таких разговорчиков Илюша ржал, говорил: «Ну, как они не знают, а?! Тутанхамон был злобный имбицил! Так всех достал, что его и удавили в юном возрасте! Он был И-ДИ-ОТ!!!»…

Впрочем, дело-то обычное. Напиши про идиота, что он умен, так и войдет в историю… А где там ирония, «кто кому сарказм» — поди разберись…

Илья был пылкий юноша, а в библиотеке деда стоял Светоний 33 года издательства «Academia» в переводе Кончаловского с предисловием Адриана Пиотровского. Предисловие, впрочем, было аккуратно из книжки вырезано — враг народа написал…

Так вот, пылкий юноша и Светоний не могли не встретиться. Книжку юноша проштудировал «от и до» и не по разу. Любимым героем Светония у Ильи был Калигула. Странно? Нет.

Калигула — это чудовищных размеров всеримский балаган. Тот редчайший случай, когда фигуры Царя и Шута совместились в одном лице.

Илья обожал его шутки. И про «жаль, что у римского народа нет одной большой шеи, чтобы можно было отрубить одним ударом»… И при поглаживании женской шеи: «Какая славненькая шея… Захочу, ее отрубят»… Историю британского похода Калигулы, когда дошли до того, что потом стало Ламаншем, но переправляться не стали — «А зачем?»… Взяли в плен каких-то беглых британцев, двинулись обратно, а чтобы пленных, которых на триумф не хватало, было побольше, нахватали по дороге галлов. А чтобы галлы были похожи на британцев, почему-то перекрасили их в рыжих. Ну и отпраздновали триумф…