– Это было так на нее не похоже – что-то скрывать. Она была послушной девочкой. Может, даже слишком послушной – боялась сделать что-нибудь не так, даже самую малость, боялась, как бы от нее не отказались. Поэтому я не стала ее наказывать. Надо было мне тогда проявить строгость! – сказала она и в отчаянии взглянула на мужа.

Тот лишь качнул головой и поднес к губам ее руку.

– Я сказала, что хочу познакомиться с ее новыми друзьями, что можно было бы пригласить их на пиццу, или я могла бы приготовить что-то сама. Она отвечала уклончиво – дескать, может быть, когда-нибудь… Она не грубила, была со мной ласкова, и я уступила. Пустила на самотек. Я подумала, может, ей просто пока не хочется делиться, да и что ей сидеть одной дома, если я все равно на работе? Она хорошая девочка, и у нее появились друзья. Вдруг это поможет ей справиться с горем? Ведь она очень горевала и по-прежнему продолжала спрашивать, почему ее мама и папа умерли. Может, это она виновата? Может, она сделала что-то не так? Была недостаточно хорошей? А может, это они были недостаточно хорошими?

Она посмотрела на усеянный фотографиями стол. Ева взяла один снимок, на нем была сестра Розетты, молодая и счастливая. Сходство было поразительное.

– Какое-то время Лупа общалась с нашим священником, но вопросы у нее оставались, особенно после того, как напали на меня.

– Розетту ограбили, – пояснил Хуан. – Напали двое, она была ранена. Она им все отдала без звука, и все равно ведь, мерзавцы, пырнули ножом. Вы же знаете, как это бывает, лейтенант.

– Да уж знаю…

– Все это видела из окна одна женщина, она и вызвала полицию, – продолжала Розетта. – Потом из-за ранения меня госпитализировали, и я какое-то время не могла заботиться о Лупе, поэтому ей грозил детдом. Тогда-то я и попросила пристроить ее в Обитель, и это удалось. Лупа…

Голос ее дрогнул, но потом она снова взяла себя в руки.

– Когда я пострадала, она жутко напугалась. И стала задавать еще больше вопросов. Что она сделала или чего не сделала? Почему с теми, кого она любит и кто любит ее, случаются такие страшные вещи?

– Это обычное дело, – сказала Пибоди. – Дети в таком возрасте считают, что все вертится вокруг них. Ну, то есть… все хорошее случается, потому что они себя хорошо ведут, а плохое – потому что они провинились.

– Да, именно так было с Лупой. Вот я и подумала, что общение с друзьями, с подружками, ее ровесницами, не знавшими такой утраты, пойдет ей на пользу. А потом… прихожу вечером домой – а ее нет. Звоню – не отвечает. Я ждала и ждала, опросила всех соседей, одноклассников, всех, кого только смогла вспомнить. Никто не знал, куда она ушла, где она. Тогда я пошла в полицию.

– Миссис Деладжо, – тихо заговорила Пибоди, когда голос у Розетты опять задрожал. – Вы все сделали правильно, и мотивы ваши были совершенно правильными.

– Спасибо. Спасибо вам за это. Полиция подняла тревогу, ее искали. И я искала. Искали соседи, люди проявили участие. Но проходили дни и ночи. И она так и не вернулась. Больше я ее никогда не видела. Если бы могла, она пришла бы домой. Я уже тогда это поняла. Наверняка ей было очень страшно. Как подумаю, что она, бедняжка, перепуганная, хотела ко мне, хотела домой…

– Вы что-нибудь помните о тех поисках? – спросила Ева. – Какие-то ваши разговоры с людьми? Что-то необычное?

– Одни говорили, что видели ее тут, другие – там. Люди звонили на… как это называется?

– На горячую линию, – подсказала Ева.

– Да, и полиция проверяла, но всякий раз это оказывалась другая девочка. Детектив Хэнди была очень добра к нам. Мы с ней до сих пор перезваниваемся. Ой, мне же надо ей сказать…

– Я с ней уже говорила, – сказала Ева.

– Я с ней тоже поговорю. Она ведь до сих пор не перестала искать. В ней была вся моя надежда, хотя мы обе понимали, что, если она и найдет Лупу, это будет… это будет как сейчас. Я все записывала на бумагу, каждый вечер, на протяжении многих месяцев. У меня эти дневнички сохранились.

– Вы не могли бы их нам дать на время? Мы обязательно вернем.

– Да, конечно.

– Я принесу, – поднялся Хуан. – Я знаю, где ты их держишь. Я отпрошусь с работы и позвоню твоему начальству. Мы сегодня останемся дома. Надо заняться приготовлениями.

Она что-то прошептала ему на испанском, и глаза ее впервые наполнились слезами. Он тихо ответил на том же языке, после чего вышел из комнаты.

– Когда я потеряла Лупу, мы с Хуаном еще не были знакомы. Они бы друг друга полюбили. Он и сейчас ее любит, потому что ее люблю я, и он тоже ее долго искал. Мы с ним оба захотим заказать поминальную службу, он сейчас об этом говорил. Можно будет… Можно мне будет ее забрать, чтобы отпеть и похоронить как полагается?

– Может быть, чуть позже, но я прослежу, чтобы вам ее отдали.

Она кивнула и тыльной стороной ладони утерла слезы.

– А другие девочки… те, которые вместе с ней, – у них остались родные?

– Это мы пока выясняем.

– Нам с Хуаном еще повезло. Если есть девочки, у которых никого нет, мы были бы рады помочь похоронить любую.

Когда они вышли из дома, Пибоди порылась в бездонных карманах своего пальто и выудила бумажный платок.

– Прости, – пробормотала она, промакивая глаза и сморкаясь. – Я держалась, пока она не спросила разрешения помочь похоронить других девочек.

Ева молчала, пока они не дошли до машины и не сели внутрь.

– В большинстве своем люди – дрянь. Это, наверное, закон больших чисел, особенно в нашей работе. А потом тебе попадаются такие люди, как эти. С ними случилась беда, страшная беда, но они все равно остаются людьми и переживают ее с достоинством.

Она протянула Пибоди дневники. Старомодные, подумала она. Небольшие книжечки в обложках, куда заносились записи карандашом или ручкой.

– Надо просмотреть это все. Может, она записала что-то важное, но сразу не придала значения.

– Одну из жертв могли бы похоронить мы с Макнабом. Уж это-то организовать нам по силам.

– Пибоди!

– Не думай, что я начинаю принимать все близко к сердцу или терять объективность, – возразила Пибоди, отлично понимая, что лжет. – Просто это будет справедливо.

Ева ничего не ответила, а Пибоди достала новый платок.

– Заедем к Девинтер. Проезжать будем мимо последнего адреса, по которому была зарегистрирована Стубэкер, так что заскочим, поспрашиваем, вдруг ее кто-нибудь да вспомнит. А может, у кого-то и вовсе есть какая-то новая информация.

Это было все равно что пересечь границу и оказаться в другой стране. Район, где когда-то жила – или числилась – Шелби-Энн Стубэкер, был застроен дешевыми и приземистыми жилыми домами, какие строили в первые послевоенные годы. Они перемежались развалюхами еще более ранней постройки. Все стены были испещрены граффити, на каждом шагу попадались бесчисленные ломбарды, салоны тату и пирсинга, секс-клубы и обшарпанные забегаловки. Здесь никто не нанимал прислугу для выгуливания собак, зато у многих наверняка были запрограммированные на нападение роботы-доберманы. И в руках у местного люда были не портфели, а заточки.