Се ля ви, отвечали гиды-переводчики.

До Тойво отголоски странной зимней войны не доходили вовсе. А если бы и дошли, то он был бы уверен, что его боевые шиши с того далекого 1922 года обязательно курируют и консультируют нынешних командиров, чтобы бить финнов их же оружием — полной адаптацией к зимним условиям.

Конечно, все было так, да не так. Почти всех бойцов лыжного диверсионного отряда истребили в 1936 — 37 годах, не считаясь с их опытом и знаниями. Тойво Вяхя, убийца с синими наивными глазами, остался жив, да и то лишь потому, что стал Иваном Петровым возле китайской границы на Дальнем Востоке.

Антикайнен ничего этого не знал. В тягостные минуты одиночества в своей камере, когда силы истязать свое тело физической гимнастикой Гусака кончились, а другие силы, чтобы взяться за очередную книгу, еще не нашлись, он тупо смотрел в самый темный угол своей кельи, и слезы выступали у него из глаз.

Ему мерещились друг Оскари Кумпу, добродушный медведь, лукавый сказочник Архиппа Перттунен, а также печальная мама. Все они не принадлежали к миру живых, и мамы тоже не было на этом свете. Он это чувствовал, даже не пытаясь узнать у своего адвоката истинное положение вещей. Все умирают. И он умрет.

Он видел много мертвых, только никогда не видел своей Лотты. Она не приходила к нему во снах, Тойво тщетно пытался отыскать ее на войне мертвых, но Лотта просто ушла. Порой ему начинало казаться, что он не помнит, как она выглядела, но это было неправда. Иногда он так отчетливо вспоминал ее образ, что удивлялся сам себе. Всегда это случалось совершенно нечаянно, вроде бы даже не к месту, но именно это обстоятельство и заставляло его верить, что Лотту ему не забыть никогда.

С Оскари Антикайнен пытался говорить, рассказывал ему что-то, но тот не отвечал, молча улыбался из угла и кивал головой. Зато Архиппа всегда болтал без умолку, правда, Тойво ничего не слышал — видел лишь то, что у него шевелятся губы и, порой, кривятся в усмешке. Ну, а мама всякий раз сдержанно плакала, словно боясь, что этим может рассердить. И из его глаз текли непрошеные слезы, чего с ним почти никогда не бывало.

Может, поэтому Тойво и не терял своего рассудка даже на малейшее время. Он был один, но с ним в особо трудное время были его близкие. А самый близкий из всех человек всегда оставался в его сердце.

Ну, не считая других, конечно, по настоящему родных — Сталина, Ленина, да еще Карла Маркса. Не кривя душой, следовало бы заметить, что с этими именами он ложился спать, и с ними же на устах — просыпался. Вранье, конечно, но один раз покривить душой можно, это как бы не в счет. А все ж таки напрасно Тойво так скептически относился к своим вождям. Не все были безразличны к его судьбе.

Уже по завершению войны в конце марта 40 года товарищ Сталин с подачи Председателя Карело-Финской ССР Куприянова согласовал одним из пунктов подписания мирного договора с Финляндией — возврат на Родину товарища Адольфа Тайми. Он также поинтересовался:

— Ну, а с Антикайненом что? Давайте его тоже возвернем?

Иосиф Виссарионович никогда не забывал ни чужих заслуг, ни, тем более, своих. К чужим он относился ревностно, к своим — с гордостью. Ему не очень нравилось, когда имя Антикайнена гремело по всей стране, но он также не забыл, что разработанный им Видлицкий десант на Ладоге столь успешно осуществился при участии этого самого Антикайнена.

— Давайте, дорогой наш товарищ Сталин! — хором согласился Куприянов и все прочие. — Только у того пожизненное заключение, финны на это не пойдут.

— Точно? — насупил усы товарищ Иосиф Виссарионович.

— Так мы сейчас напрямую Маннергейму позвоним, он все и прояснит.

Немедленно состоялся прямой провод с финским лидером.

— Здравствуйте, господин Маннергейм, — сказал Сталин. — Не забыл еще русский язык?

— Вашими молитвами не забудешь! — проскрипела трубка голосом фельдмаршала. — Здравствуйте, господин Сталин. Чем обязан?

— А давай меняться!

— Хорошо, какие ваши условия?

— Ну, как до войны, — генералиссимус слегка позабыл условия. — Этого самого Тайми, а к нему в придачу Антикайнена.

— Нет! — решительно возразила трубка, и по причине прямого провода все на советской стороне увидели, как взвился финский оппонент. — На это я пойти не могу! Мне надо посоветоваться!

Наступила тишина, которую решил нарушить Маннергейм, уточнив.

— С шефом!

— С Михал Иванычем? — уточнил Сталин.

— С Михал, — финн вытер пот с шеи. — С Иванычем!

Потом он опомнился и с досадой сплюнул мимо трубки:

— Тьфу ты! С каким еще Михал Иванычем, с каким еще шефом? Со своим аппаратом — вот с кем!

Сталин опасливо посмотрел на трубку, отставив ее подальше от своих усов, словно боясь далекого финского плевка.

— Ну, советуйся со своим аппаратом! — сказал он, вложив в последнее слово еще какой-то смысл, и ловко метнул трубку на рычаг. — Ишь!

Куприянов и все прочие на всякий случай гаденько похихикали.

О том, что Тайми все-таки поменяют через неделю, Тойво узнал 1 мая. К нему, якобы с поздравлением по случаю праздника, прибыл Арвид, доставив оговоренный по такому случаю подарок: три зеленых огурца, головку горького шоколада и плитку застывших в меду орехов. Сложнее всего было достать огурцы — не сезон пока, но с Европы за определенную мзду все же привезли.

Они поговорили о текущих делах, об амнистии, которая почему-то не распространялась на политзаключенных, и адвокат уже, было, собирался уходить.

Не удержавшись, он спросил:

— Что с вами в тюрьме происходит? От вас одни жилы и мускулы остались.

— Так физкультурой занимаюсь ежедневно, чтобы форму не терять, — пожал плечами Тойво и погладил рубцы на запястьях, так и оставшиеся от былых кандалов.

— Вы не только форму не теряете — вы ее все сильнее обретаете! — восхитился Арвид.

— Это хорошо, — сказал Антикайнен и протянул руку для рукопожатия. — Прощай, господин Рудлинг. Без тебя пришлось бы совсем туго. Береги семью и не поминай меня лихом!

Арвид с чувством пожал протянутую руку и произнес:

— Будто навеки прощаемся.

— People are strange, when you» re stranger, - уклончиво ответил Тойво.

Вернувшись в свою камеру, Антикайнен постарался справиться с полученной информацией. Из темного угла на него поочередно глядели Кумпу, Перттунен и мама. Все они улыбались, даже мама.

Обмен будет проходить без лишних глаз, то есть,