Осенью за ним пришли. Полк был в поле, поэтому брать его решили в офицерском общежитии. Но Симо, как обычно, был на службе — вне своего дежурства. Он обнаружился на полевом наблюдательном пункте, пустынном по предутреннему времени. НП окружили отделение вооруженных молодых людей гордых своей миссией выявления врагов народа, а внутрь с пистолетами наизготове вошли три офицера с синими околышами на фуражках. Больше они оттуда не вышли.

Да и, вообще, никто из НП и его окрестностей не вышел. Обломились почет и персональные пенсии по старости лет.

Сначала предутренний покой разорвал звук взрыва, бабахнувший по периметру полевого наблюдательного пункта. Все вооруженные автоматами молодые люди разлетелись по разным частям света, и сами собой расчленились. Трудно потом оказалось собрать их в пристойном для торжественных похорон виде.

Тут же раздалось два хлопка выстрела из козырного модного пистолета марки Lahti L-35, созданных всего лишь 28 января 1936 года в количестве 2500 стволов. Да и то — не в Советском Союзе. Поднятые по тревоге бойцы и офицеры нашли в землянке два офицерских тела с пулевыми отверстиями в области сердца, третье тело показывало всем вошедшим свой сизый язык, вывалившийся изо рта, слегка покачиваясь в петле. Рядом валялись фуражки с синими околышами.

Ну, а сам Симо аннигилировался. Вероятно, как и положено специалисту- подрывнику, кем он и был все это время.

Красные финны, потерявшие свою Родину в 1918 году, конечно, приспособились к своему новому дому, верно служили, трудились — но и только. Все корни остались в Суоми. Их Родина осталась там, где родственники и дорогие люди. А здесь, в Советской России — всего лишь работа. Поэтому никакой розовой идеи о безусловном доверии правящему классу не было. Если кто-то пришел, чтобы назвать тебя врагом, то и его можно объявить врагом. Естественный процесс.

Так учили в Интернациональной Школе Красных командиров. Такие знания закладывались ранее в финском шюцкоре. Без активного сопротивления ни один красный финн-военный не сдался карателям из силовых структур Советской России образца 30-х годов прошлого века.

Может, потому так мало информации открыто о столь заметных людях, творивших новое время в Советском Союзе?

14. Приговор

Суды с переменным успехом продолжались до самой весны 1937 года. Теперь уже никто из пьющих и выпивающих обывателей не могли быть уверены в своих ставках на судьбу Антикайнена. Сам же Рудлинг был убежден в том, что до смертного приговора дело не дойдет.

Тойво тоже изрядно пресытило беспокойство о завтрашнем дне — может, и беспокоиться уже не стоит? А самое главное — его раздражали кандалы. С ними приходилось, как особо опасному преступнику, выходить за пределы своей камеры, и несмотря на всякие ухищрения, типа прокладочек, следы на запястьях были очевидны и весьма болезненны.

Х теперь сохранял на всем протяжении судебного заседания мертвое выражение лица. Точнее, лицо, как у мертвого — в его, судейском, представлении. Получалось весьма впечатляюще. Свидетель Саша Степанов даже перестал брать в зал свою жену — тоже свидетельницу. Та, по обыкновению откушав вечером крепленного вина до полуобморочного состояния, после заседаний перед сном начала метаться в полубреду. Ей мнились мертвые глаза, глядящие из-под облупившихся обоев.

Наконец, в мае 1937 года, сразу же после праздника, было объявлено, весьма торжественно, что суд закончил свою работу, и днем позже будет объявлен смертный приговор.

— Как это? — одновременно удивились Рудлинг, Хонка и сам Х.

Секретарь, зачитавший постановление, отчаянно закашлялся, покраснел, побелел, а потом потерял дар речи.

Обвинитель, защитник и судья в недоумении посмотрели на Тойво, будто он в чем-то провинился. Антикайнен глубоко вздохнул и пожал плечами.

— Ну-ка, дай сюда бумагу! — злобно прошипел Х и, водрузив на нос очки, перечитал строки протокола, беззвучно шевеля губами. Затем хмыкнул и произнес. — Нету здесь приговора. Есть только дата. Завтра будет смертный приговор.

Мгновенно осознав, что сказал лишнего, добавил, сплюнув:

— Тьфу ты! Завтра последнее заседание.

Позднее, будучи в комнате допросов, Арвид не стал распространяться о перспективах, не произнес и положенных в таком случае каких-то успокоительных речей. Что-то занимало его голову, и он это мучительно пытался вспомнить.

— Ладно, не переживай, — сказал Тойво. — Завтра споем «Пятнадцать человек на сундук мертвеца».

— Йо-хо-хо, и бутылка рому, — непроизвольно продолжил Рудлинг и внезапно хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Тобой интересовался некто Глеб. Обещал помощь и содействие.

— Эх, словно черт из табакерки, — вздохнул Антикайнен. — Видно, мое дело и вправду дрянь. Что нужно Бокию?

Арвид опять приложил руку ко лбу и, будто из внезапного прозрения памяти, проговорил:

— Не деньги важны, главное — знание и опыт. Если вы согласны ими поделиться, то он предпримет все усилия, чтобы вытащить из тюрьмы.

Тойво задумался.

Вероятно, Бокий перешел на новый уровень в своих поисках. Как он давным-давно рассуждал о чистоте крови? Наверно снова уперся именно в это. Видать, не все в этом мире достигается силой и могуществом.

— Ладно, — сказал Антикайнен. — Положим, у меня безвыходная ситуация, я соглашусь. А дальше что?

— Я подам объявление в газету «Хельсингин саномат» о продаже славянского шкафа, — удивляясь сам себе, ответил Арвид.

— Валяй, подавай! — махнул рукой Тойво. — Только вопрос: как он тебя зацепил?

— Хоть убей — не знаю, — испуганно проговорил адвокат. — Просто всплыло все это в голове — и все тут.

Тем же днем Рудлинг подал объявление, но, увы, на этом дело и закончилось, не получив никакого дальнейшего развития.

В начале 1937 года Глеба Бокия арестовали руководимые Трилиссером люди. Так что информация из Финляндии о готовности к сотрудничеству Антикайнена до него не дошла. А сам товарищ Глеб вышел на другой уровень.

В день суда вокруг здания, где проходил процесс, столпилось много зевак с разными плакатами. Кто-то требовал повесить «красную собаку», кто-то ратовал за «свободу северному Димитрову», кто-то провозглашал «правительство в отставку», а кто-то — «Зенит — чемпион». Многочисленная неаккредитованная в суд корреспондентская братия что-то записывала в свои блокноты, подглядывая через плечо друг к другу. Словом, все развлекались.

Х, размявшись доброй рюмкой коньяку, влил в себя несколько сырых яичных желтков, старательно прополоскал содовым раствором горло и проделал несколько упражнений на голосовые связки. Предстояло много говорить. Точнее — читать.

Когда все формальности были соблюдены, болельщики расселись в зале вместе с защитником и обвинителем, а сам Антикайнен занял свою привычную клетку, Х испросил у подсудимого «последнее слово».

Тойво, по такому торжественному случаю одетый в белоснежную