— Какой такой Антикайнен? — официальные лица вытянулись и убежали совещаться.

— И что же они, гады, ни одной женщины-комиссара в кожаном френче и красной косынке не привезли? — спросил Тайми у своих провожатых с катера. Те пьяно похихикали. — Понимать же надо молодого красивого мужчину только что из тюрьмы.

— Будет вам комиссар «в пыльном шлеме», — сказал самый главный человек из машины, без сомнения энкавэдэшник. — В поезде до Москвы. В спецвагоне.

Адольф хотел, было, пошутить насчет столыпинского вагона, но промолчал, убоявшись внезапно именно такого развития событий. До него, конечно, доходили слухи о непонятных вещах, творящихся в государстве, но он убежденно считал все это провокацией.

— Где Антикайнен? — тем временем спросил главный.

— В беспамятстве на катере, — сообщил Тайми и, предваряя вопросы, пояснил. — Пришлось его по конспиративным целям малость нейтрализовать. А то сами понимаете — еще вчера человек в камере смертников сидел — мало ли психика не выдержит.

Энкавэдэшник внимательно посмотрел прямо в глаза Адольфа, но смутить того не удалось.

— Ладно, тащите его тоже, отвезем в Москву, — вздохнул он. — Там разберутся, что с вами делать.

Тайми отметил про себя этот момент, но решил пока ничего не предпринимать: надо дождаться поезда. Опрометчивые выводы очень вредны. Во всяком случае, сразу же вновь попадать на нары ему казалось маловероятным. Должна быть некая разработка. А он по этому делу спец, у него на это дело особый нюх.

Именно из-за этого Адольф и «нейтрализовал» Тойво, потому что почувствовал в нем некий подвох. Вроде бы тоже революционер, но вроде бы уже не очень.

Так Антикайнен и оказался в спецвагоне поезда, следовавшего по маршруту Ленинград — Москва. Тайми не обманули: это был вагон повышенного, так сказать, комфорта. Здесь был и душ, где можно было смыть с себя тюремную грязь, и полное изобилие продуктов ресторанного качества, и свежая свободная пресса — газета «Правда» — и даже женский обслуживающий персонал, одетый по такому случаю в красные косынки.

Но прежде всего — здесь был врач. Как и положено, он носил пенсне, козлиную бороду и замаскированную шапочкой лысину. Слово, все как и положено светиле медицины.

— Профессор, а второй пациент не того — не откинулся? — поинтересовался Адольф, когда эскулап прослушал и простукал молоточком его потрепанный заключением организм. Чем дальше они были от Финляндии, тем больше он начинал беспокоиться: а не перестарался ли он?

— Я не профессор, — ответил врач. — Ну, а герой Антикайнен — знаете ли, кино про него смотрел, где Жаков — Антикайнен — находится в стабильно тяжелом состоянии. Это такая реакция на чрезмерное напряжение прошедших лет, месяцев и дней. Вы его, так сказать, выключили. А теперь у него не хватает своих сил, чтобы включиться обратно. Ферштейн?

— Ферштейн, — согласился Тайми. — И что же теперь?

— Ну, мы вливаем ему глюкозу, витамины, питательный раствор, — «профессор» пожал плечами. — Остальное, как говорится, в руках Господа.

Рука у Господа оказалась длинной. Тойво блуждал в багровых волнах, куда его эта рука зашвырнула, то ли заката, то ли болота: не видно было ни черта, ноги вязли, и мир, сам по себе, покачивался. Он чувствовал, что каким-то образом все же существует, но осознавал только две вещи: красный свет и мысли.

Свет разливался неизвестно откуда, а мысли были его самого. Они не отличались оригинальностью и откровениями.

«Ужасно, когда вокруг лицемерие», — думал Тойво. — «Лицемерие — против всех библейских заповедей, против учения Христа. Не все люди лицемерны — например, друзья, товарищи, соратники. Лицемеры — это враги, это правительства, вечно врущие друг другу и своим народам. Это депутаты, у которых в обязанности входит лицемерие. Это всякие полицаи и прочие».

Мысли были такие же вязкие, как и качающие его багровые волны заката над болотом.

«Лицемерны китайцы, для которых это норма поведения. Да, что там — китайцы, все азиаты лицемерны. Негры — тоже, потому что живут, как прочие примитивные сущности по законам джунглей. И муслимы тоже лицемерны, в Коране про такой грех ничего не написано — они и рады стараться».

Тойво не испытывал ни боли, ни беспокойства.

«Получается, что людей, тех которых создал Господь, не так уж и много. Вокруг одни лицемеры, и они, сука, плодятся, как кролики. Почкованием».

То, что кролики плодятся несколько другим способом Антикайнена не смущало. Почкованием — значит, именно так.

«Куда же люди деваются? Нормальные люди? Вымирают, что ли? Но если мы не лицемеры, и нас мало, то, вдруг, лицемерие — это и есть нормальность? И все они: полицаи и прочие, депутаты, правительство, китайцы со всеми азиатами вместе, негры и муслимы — это нормальные люди, а мы тогда — не нормальны. Но у нас есть Господь, сотворивший это мир. А у них — кто? Кто-то, подчиняющий этот мир себе?»

Тойво вгляделся в багровый прилив, и ему показалось, что где-то в самом его центре громадный, похожий на человеческий, череп с мириадами отростков в основании. Череп скалится, будто довольный. А чего же ему не скалиться — этому Самозванцу? Самозванец доволен, потому что создал и внедрил новую религию. И имя этой религии — лицемерие.

— Я не согласен, — сказал Тойво. — Лицемерие — это порок. Я против.

Багровый свет схлынул в одно мгновение. Вот он был — и его нет. А что же тогда есть?

Голова в пенсне и белой шапочке блеснула стеклами очков и проговорила, выказывая желтые прокуренные зубы:

— Я тоже — против. Но иногда, знаете ли — за!

Тойво задумался и вынужден был признать, что эта голова в пенсне говорит вполне логично и даже правдиво. Когда он сам выступал перед курсантами в рейде, то упоминал про мировую гидру капитализма, всемирную революцию, борьбу до последней капли крови и тому подобное. Тойво в это верил, конечно, однако еще больше верил в финскую казну, которая ждала его в Кимасозере.

Выступал он и перед рабочими, которым обещал свободу, равенство и братство, унижение всех эксплуататоров, а также опять всемирную революцию. И в эти свои слова Антикайнен верил, потому что только с их помощью можно было сплотить народ для достижения поставленных задач.

Но черт побери, эта какое-то другое лицемерие получается, неопасное. Но разве так бывает? Не бывает. Значит, это что-то другое.

Вот ведь как не к месту вопрос возник! Кстати!

— Это что за место? — спросил он.

— Поезд, — ответила голова, отдалилась на некоторое расстояние и превратилась в доктора. — Вагон специального назначения.