с положением, красавец гусар сумел повести под венец госпожу Жеребцову, недавно овдовевшую и старше его на тринадцать лет. Выбор казался удачен со всех сторон. Супруга была очень богата, обладала огромными связями по наследству от покойного мужа (потомственного масона из древнего рода черниговских бояр), а главное, выдавшая дочь за любимца императора графа Орлова.

По сопутствующим подобным бракам совпадениям, карьера ротмистра значительно ускорилась. Он почти сразу был обласкан императором, флигель-адьютантом которого стал, и быстро скакнул в полковники.

Государю поляк нравился, не в последнюю очередь от того, что тот не выказал и тени сомнения во время Польского восстания. Адам рубил направо и налево, видя перед собой не соотечественников, а преграду, преодолев которую он станет ближе к заветному генеральству.

Пушкин сам не знал почему, но полковник ему тоже импонировал. Расспросив как дела в Санкт-Петербурге, на что Адам отвечал точно так же, как отвечал на вопросы любого вышестоящего, Александр предложил тому отобедать.

Во время трапезы, Ржевуский выказывал подчёркнутое внимание к словам не только Пушкина, но и графа Литта, при практически полном игнорировании Безобразова.

— Не смущайте нашего нового коллегу, граф, — заметил поэт Степану, которого развеселила фамилия полковника, — это неучтиво, ведь в первый день любой новый товарищ — гость.

— Смутить Ржевс…то есть Ржевуского, Александр Сергеевич? Уверяю вас, это невозможно. Тем более, когда он граф.

— Спросите лучше, Александр Сергеевич, какова цель заключена в явлении столь храброго воина, — флегматично поинтересовался Безобразов, — вряд ли сам флигель-адьютант его величества не имеет вполне определённых указаний от государя.

— И то верно, — заметив, что поляк не думает отвечать, поддержал Пушкин, — есть ли у вас какое-то конкретное указание? Что-то, чему посольство должно оказать содействие?

В переданном полковником письме, в конверте с вензелями Николая, было пожелание, чтобы господин Ржевуский оказался достаточно полезем для миссии и более ничего. Пушкин решил, что главное должно быть сказано изустно.

— Его Императорское Величество направил мою скромную особу в качестве подкрепления, ваше превосходительство! — встав из-за стола, вытянувшись и щелкнув шпорами отчеканил полковник. — Государь император точно так и сказал.

— Да, без подкрепления нам туговато приходилось. — прокомментировал после обеда Безобразов. — Но теперь заживём.

* * *

Пушкин не был новичком в дипломатии. Как-никак, но он окончил Лицей, задумывавшийся как кузница кадров как раз по этому направлению. Отправленный в архив после учебы, Александр заскучал и временно сошёл с пути, решив, что в жизни есть вещи поинтереснее. Убедившись, что одними гонорарами с литературного творчества не прожить, во всяком случае с его аппетитами, он вернулся к службе, но не совсем так как думал. Талант сыграл с поэтом не самую добрую шутку, и Пушкин сам не вполне понял как оказался в той части департаментов, которые нигде не публиковали списки сотрудников, именовались отвлеченно-витевато и где даже глава направления не мог носить чин выше коллежского асессора. Жалование при этом было не совсем стандартным как для прочих чиновников необъятной империи, что намекало и вызывало кривотолки.

Раздражение вызывало всё. Как человек патриотичных взглядов, Александр считал работу дешифровального отдела нужной и необходимой. Как человек дворянского воспитания — не слишком достойной. Были места и похуже, в соседний «газетный» отдел, то есть занятый перлюстрацией «простых» писем, его нельзя было загнать даже угрозой каторги, но и имевшегося хватало для определённых душевных терзаний. Было в том что-то постыдное, что только частично оправдывалось соображениями частной дуэли с невидимыми (а иногда и видимыми на светских раутах) оппонентами и благом для общества.

Александр лукавил говоря, что направление в Константинополь было совсем неожиданным. Император любил порядок во всем, и если некто Пушкин никак не может оставаться в прежнем «положенном» звании, то и место должно стать другим. Предугадать было не сложно, так что поэт удивился больше тому «куда», чем самому факту.

Русский посол в Константинополе пребывал в положении близким к титулу «Вице-Король», только вместо обширных земель под управлением оказывался фактически один дворец. Но прочее казалось сходно.

Особенностью дипломатии в Османской империи являлось то, что турки редко утруждали себя ожиданием. Перед ними нельзя было отговориться необходимостью связаться со своим государем, султан мог потребовать ответа здесь и сейчас. Иначе какой же вы представитель своего падишаха? Если в Вене или Париже посол мог без обиняков сказать «я не знаю, но как только закончится этот бал, я непременно напишу государю и пусть его величество сам решает» ничем не рискуя, то на Востоке это уронило бы его в глазах принимающей стороны.

Плюсы, как и минусы такого положения дел, были очевидны. В случае удачи — получение особого статуса по негласной шкале важности дипломатов. В случае неудач — клеймо негодного, тоже не буквальное, но жгущее для конца дней.

Получив из Санкт-Петербурга выражение неудовольствия, Пушкин ощутил себя человеком которого ударили. Винить было некого, и Александр твердо вознамерился взять реванш. Внезапное известие о полном отмене пошлин для каких-либо английских товаров, показалось ему подходящим случаем.

Проведя два совещания, сперва с обоими своими секретарями, приходившимися друг другу двоюродными братьями, а после со скучающими Степаном и Петром, он принял решение действовать осторожно.

— Ну и напрасно, — зевнул граф Литта, — пришли бы прямо к султану, да громыхнули. Мы тоже хотим, нам тоже давай! Заупрямится его турецкое величество — оскорбление государя! Слово за слово, да… нас домой, там получите орден. Или сперва в тюрьму, потом домой и всё равно получите орден.

— Пиастры! Пиастры! Пиастры!

— Вот видите, даже Флинт одобряет.

Мнение секретарей показалось Пушкину убедительнее, но деньги на подкуп сановников мог дать только Степан, просить которого казалось неудобным. Граф и без того тратился широко. От нечего делать его сиятельство увлёкся «портняжничеством», как окрестил свою заботу о внешнем виде посольского выезда. Какой-то грек продал ему двух белых коней и теперь он разыскивал ещё пару. Вид Пушкина, в мундире расшитым золотом и с белыми пуговицами, очень понравился его сиятельству, особенно треуголка.

Александр запросил аудиенцию и получил её. Пушкин выразил султану своё восхищение тем как его величество делает Порту прогрессивной державой.

— В нашей стране всяким почитается память первого императора, прорубившего для России окно в Европу. Вы, ваше величество, превзошли его, не ограничившись окном,