Что-то в его голове постоянно заставляло останавливаться у самого края, не делать последнего шага, за которым наступила бы абсолютная тишина. Его не манило забвение в вечности, он просто хотел забыться на какое-то время. Хотел однажды открыть глаза и понять: все было лишь дурным сном. Все, до последнего слова: жена, ее самодур отец, вся эта канитель под красивым названием – семейная жизнь. Пусть бы оно катилось в преисподнюю.

Но была еще одна проблема – усталость. Усталость копилась, росла снежным комом, готовым поглотить и его самого, превратить в бесчувственную оболочку, выдавив то, что люди называют душой. И, возможно, тогда ему стало бы чуточку легче. Ведь так просто жить без души. Что она вообще забыла в грязных отстойниках – человеческих телах? Вольная птица, живущая в запертой клетке, – вот что такое душа. Она не цепляется за ржавые крюки жажды денег, власти, чураясь низменных страстей, как снег жаркого солнца. Душе безразличны мирские удовольствия и лишь одно удерживает ее от полного разрушения – любовь. И как бы банально ни звучало, именно любовь сдерживала и самого Соболева от последнего шага. Воспоминания о любви не давали окончательно раствориться в безвременье. Утраченные мгновения, которые он все еще надеялся пережить, с каждым днем теряя надежду по крупице. Он раздавал ее многочисленным любовницам, постепенно девальвируя, рискуя окончательно обесценить.

– Как дела продвигаются? – Сергей Борисович, упершись локтями в балконное ограждение, смотрел на Соболева прожигающим насквозь взглядом.

– Неплохо, – расплывчато ответил Андрей, – на жизнь хватает.

– Я не налоговая, со мной можешь быть откровенным. – Мужчина щелчком отправил недокуренную сигарету в полет и перевел тему разговора в нужное ему русло: – Третий раз Танька не переживет потрясения.

– Не понимаю, к чему вы клоните, Сергей Борисович.

– Ты, Андрюша, не институтка в мужской бане, не надо мне глазки строить.

– Но я действительно не понимаю. – Соболев начинал раздражаться. – Татьяна взрослая женщина, которая прекрасно осознает риски, на которые идет.

– Курица она тупая! – неожиданно выдал тесть. – Умная после первого раза все бы поняла. У нее перед глазами пример матери!

– Что вы хотите от меня?

– Я прекрасно осведомлен о вашей ситуации. Ты, Андрюша, заигрался и, кажется, не помнишь, кто тебя в люди вывел. – Сергей Борисович сжал кулаки. – Так я могу тебе напомнить, если ты вдруг забыл.

– Помню, – коротко, как отрезал, ответил Соболев. – Слушаю вас.

– Другое дело. – Сергей Борисович открыл балконную дверь, выглянул в комнату и, помахав рукой Татьяне, снова плотно ее прикрыл. – Я уже говорил, мне безразлично творящееся у вас в семье. Я люблю свою дочь и удавлю любого, кто ее обидит.

– Я тоже ее люблю.

– Не смеши, Андрюша, – махнул рукой тесть. – Бабам своим можешь причесывать подобную байду. И не смотри на меня как черт на ладан. Только полный идиот поверит, что молодой, здоровый мужик не станет гулять от жены, которая ему не дает.

– От вас, оказывается, и в супружеской спальне не скрыться, – сыронизировал Соболев. Внутри у него все переворачивалось от чувства омерзения.

– Ладно, не ерепенься. – Серей Борисович примирительно похлопал зятя по плечу. – Можешь считать меня сентиментальным стариком, но вот мое решение. Если Танька благополучно родит, вали на все четыре стороны. Это мое последнее условие. Хочешь, можем договор официальный заключить. Но ты крепость моего слова знаешь, думаю, не станешь оскорблять бумажками.

– А если не родит? – с трудом выговаривая слова, спросил Соболев.

– Об этом тебе лучше не знать. Но ребенка ей заделал ты. Понял намек?

Когда мужчины вернулись в комнату, их встретила улыбающаяся Татьяна.

– Пока вы курили, я успела шарлотку испечь.

Она улыбалась, а Соболев едва сдерживал рвотный рефлекс и чувствовал себя последней мразью.

Андрей внезапно осознал, что никогда не любил стоящую перед ним женщину. И виной не произошедшие с ней метаморфозы. Он закрывал глаза и видел прежнюю Танюшу, только уже без светящегося ореола влюбленности. Именно влюбленности. Ничего больше. Юношеский максимализм возвел его чувства на недостижимую высоту, подарив ложные представления, исказив реальность. Он придумал для себя ту любовь и заставил себя в нее поверить. Захмелел, отдаваясь на волю новым ощущениям, желая оставаться в состоянии пьянящей эйфории вечно. Тогда он еще не знал, что за этим последует жестокое похмелье.

* * *

Утром калитка оказалась открытой. Алиса хорошо помнила, как запирала ее на засов и несколько раз дергала за холодную латунную ручку – дверь не поддавалась; а теперь свободно раскачивалась от ветра. По позвоночнику пробежал неприятный холодок. Кто-то явно пытается ее напугать, довести до нервного срыва своими фокусами.

Сегодня она, полная решимости, наконец-то собралась ехать в интернат. Нужно было успеть на электричку. Поезда проходили здесь довольно редко. Можно, конечно, позвонить Грише и попросить подбросить хотя бы до станции, но вчера они не очень хорошо расстались. Алиса сорвалась и наговорила парню гадостей. По-хорошему, надо бы извиниться, но она пока не готова сделать первый шаг. В конце концов, он сам ее спровоцировал на грубость. Вот сделает свои дела и тогда обязательно извинится.

Весь боевой настрой улетучился, как только она подошла к приоткрытой калитке. Поддавшись неясному чувству, девушка вернулась в дом, обошла его весь, заглянув в каждый закуток. Она и сама не знала, кого или что хочет найти. Вряд ли тот, кто мог пробраться в дом под покровом ночи, засел в нем и только и ждет того, что Алиса его найдет.

Знать бы еще, что неизвестному злоумышленнику от нее нужно. Возможно, некто недоволен ее возвращению в город и таким образом пытается спровадить обратно. Но такая версия не имела под собой никаких оснований. Кому она могла помешать?

Ясно одно – необходимо срочно разобраться с делами и возвращаться с отчетами к Соболеву. Вспомнив о начальнике, Алиса решила ему позвонить. Мобильный остался в спальне. Вечером девушка устанавливала на телефоне будильник, чтобы не проспать, но спала так крепко, что утром не услышала сигнала и проснулась на два часа позже запланированного.

Однако в искомом месте телефона не оказалось. Алиса заглянула под кровать, отодвинула тумбочку, даже прошла в ванную, помня о своей привычке таскать телефон с собой повсюду.

Ее отвлек звук клаксона. Отодвинув шторку, молодая женщина выглянула в окно. За забором стояла машина Гриши. Как он здесь оказался? Они не договаривались о поездке.

Григорий же, кажется, совсем не держал на нее зла. По крайней мере, когда хмурая Алиса вышла к нему навстречу, молодой человек приветливо улыбнулся и выдал:

– Карета подана, – и, поймав ее растерянный вид, нашел нужным пояснить: – Ты вчера сказала, что утром поедешь на рынок. Вот я и примчался.