свободу! Я хочу, чтобы вы почувствовали это на вкус, на зубок, как я однажды, – пряное удовольствие вседозволенности безумца, героя, пошедшего против общества лизоблюдов. Ибо нет страшнее человека, с холодным расчетливым сердцем совершающего… то, что значится под вытянутым номером.

Бред какой! И как они озвучат это, если вся речь ведущего была граммофонной записью? Константин Федорович не дышал, надеясь услышать хоть одну-единственную фразу, произнесенную вживую этим паяцем. Бедолага Паж, которого держали за ширмой, трясся от волнения. Кто же это? Не тот ли мальчишка с навязчивой идеей протирать формалином все предметы, которыми пользуется? В зале стойко пахло светильным газом и формалином. Газом сильно несло от настенных рожков. Откуда взяться формалину? Не иначе в зале Соловьев! Мать приводила его к Грениху в прошлом году, когда только объявили о наборе пациентов в институт Сербского. Константин Федорович провел несколько сеансов, но потом пациент перестал посещать его.

Добровольца усадили в кресло напротив неподвижной, как манекен, фигуры Месмера. Тень человека, прятавшегося за полупрозрачным белым полотном, нагнулась к нему, доверительно сжала локоть. Паж как-то сразу успокоился, перестал трястись.

– Музыки! – Тот, что был в шляпе, отшагнул к краю полотна, выпростал обе руки в стороны и застыл, словно в трансе.

Явился бесенок, сменил пластинку на втором граммофоне, вместо Чайковского заиграл шумный и торжественный вагнеровский «Полет Валькирии», какое-то время незнакомец в шляпе стоял с распростертыми руками. Для пущей торжественности он запрокинул голову. Из-за обилия нот не было слышно, говорили ли Паж и Месмер. Грених мог видеть лишь три черных силуэта. Все это походило на театральную постановку в стиле фарса.

Очередной актер в красном трико и с перемазанной физиономией – крупный, мускулистый, почти как силач Барнаба, неожиданно поднес ко рту громкоговоритель и, перекрикивая музыку, выпалил:

– Заданием «восемь» значится: проехаться на крыше кареты «Скорой помощи».

И сел неподвижной горой рядом с граммофоном, перезапустив Вагнера сначала.

Актер в шляпе дрогнул, будто сквозь него пропустили ток, и принялся выделывать какие-то странные телодвижения, пассы, изображал перуанского шамана, вскакивал, размахивал руками, потом вынул из ножен бутафорскую шпажонку, стал прыгать из стороны в сторону, словно сражался со своей тенью. И пока Месмер говорил с Пажом за ширмой, его тень металась по полотну, как большая невразумительная моль, – видимо, он отвлекал зал. Из-за кулис кто-то не то светил в лицо Пажу фонарем, не то пускал солнечных зайчиков. Мигание отражалось на стенах, действовало на нервы. Граммофон играл все громче бесконечно повторяющийся «Полет Валькирии». По сцене, в зале между рядами под ногами сидящих поплыл пар. Очень скоро весь зал наполнился пронизанным бликами туманом, вспышками света било по глазам до головокружения и тошноты.

Собрание тайного общества приняло окраску сборища поклонников сатаны и оккультных наук. Находиться здесь становилось до одури неприятно, но Грених не мог пошевелиться, чтобы встать. Остро недоставало воздуха, запах газа комом встал в глотке, аромат формалина усилился и душил. В висках стучало, будто кто молотком отбивал. Закрыть все двери в зале, все отдушины, было частью некого плана, чтобы одурманить гостей угарным газом, входившим в состав светильного. Так ведь и до отравления недалеко.

Именно сейчас и творилось злодеяние гипноза. Грених осознал это, поймав себя на мысли, что пялился на ширму как кролик на удава. Запахи, шум оркестра, полутьма и давящая атмосфера – тут и у новичка сеанс внушения пройдет с успехом.

Но едва он опять сделал усилие подняться, музыка оборвалась, на сцену упал луч света, выхватив из темноты застывшего в нелепой позе актера в шляпе. Паж поднялся. Постоял и, шатаясь, неуверенно вернулся на свое место.

Тень Шляпника за ширмой вскинула руки. Бес поменял пластинку.

– Завтра, – каркнула труба граммофона. – В то же время.

И под «Фею Драже» мизансцена за ширмой со Шляпой, креслами, гипнотизером принялась медленно уходить под пол. Кряхтел какой-то таинственный механизм под сценой. Фигуры погрузились наполовину и застряли, кто-то поспешил исправить техническую неполадку и потушил весь свет. Музыка оборвалась опять. Гости зашуршали, принялись вставать, раздались приглушенные голоса. Кто-то подхватил Грениха под локоть, тот нервно дернулся.

Темно было, словно в гробу, погасили даже свет рожков. Только в фойе сквозь маленькие квадратные окна проникало неяркое уличное освещение. Табуном проносились тени, все торопились покинуть театр, кто-то задел простенок с фотографиями актеров, уронив одну из рам, послышался звон разбитого стекла. Но как бы сильно они ни спешили, впотьмах вестибюля все же задерживались у гардероба, где хвостатые и рогатые служащие театра некоторым выдавали верхнее платье.

Грених принял свое пальто и тоже вырвался на улицу. Привалился к камню цоколя плечом, глядя сквозь туман в глазах, как разбегаются кто куда остальные персонажи маскарада. Когда площадь перед театром опустела, он снял цилиндр и маску, оттянул от горла галстук-бабочку и жадно задышал. Смотрел в землю и боролся с приступом головокружения. Зал был заперт явно не напрасно. Духота и чад от газовых светильников сделали свое дело…

Глава 11. Обыск в квартире Грениха

– Вставай, – послышалось далекое, – вставай, просыпайся.

Константин Федорович сделал усилие, чтобы открыть глаза, но тяжелый морок сна крепко впился в виски и не отпускал. Сквозь сон он видел светлый прямоугольник окна и мелькающую над лицом тень. Все еще немного мутило. Через силу он перекатился со спины на бок, тяжело оттолкнувшись от дивана, поднялся. Вернулся он в пятом часу ночи. Благодаря тому, что не забыл ключей от входной двери квартиры и от бывшего отцовского кабинета, смог прокрасться, не разбудив соседей за тонкими перегородками. Лег, не раздеваясь, и уснул.

– Ну что? Ну как? – затрещала Майка. – Что там было?

В целом, кроме безумных антисоветских речей, ничего угрожающего чьей-то жизни Грених сейчас уже и не видел. Принимал ли участие в этом Мейерхольд, или же он просто театр сдал в аренду на ночь балагуру, решив подзаработать, непонятно. Сдавал же он какому-то кинорежиссеру помещения, из-за чего и навлек на себя гнев властей. Но, погорев однажды, наступать на те же грабли – не дурак ли?

Однако кому-то захотелось поэкспериментировать с тем, о чем так рьяно сегодня писали в газетах.

Благодаря случаям в Трехпрудном переулке, в которых участвовал неведомый гипнотизер, дважды обманувший Шкловского, внимание прессы было приковано к гипнотерапевтическим исследованиям, которые проводились в центре Сербского.

Грениху удавалось ускользнуть от репортеров и журналистов, а вот других сотрудников института вопросами помучили. Глава центра Довбня, который изучал гипноз еще в Санкт-Петербурге в царское время, охотно дал интервью «Вечерней Москве» о своей работе с Токарским, Цецилия Мироновна вдруг