прямо сейчас это не так. Пусть так и будет, ведь тебе присущ необходимый для этого потенциал». Любящая доброта оживляет эти устремления в вашем воображении. Она внимает людям, переживающим благополучие и его истоки.

Сколько бы мы ни желали другим людям счастья – счастья, равного которому они никогда не испытывали, – иногда они уподобляются маленьким мокрицам: сворачиваются в клубочек и страдают. Их видение становится очень ограниченным, а эмоции искажаются. Любящая доброта воображает, что люди могли бы раскрыться, словно лотос, и ощутить счастье, превосходящее все, что они пережили в прошлом. Она видит больше, чем наблюдает напрямую.

Сострадание лицезрит страдания индивидуума – человека или другого существа. Распознавание страданий ведет к желанию, чтобы этот индивидуум от них освободился. Все так же присутствует видение: сострадание сосредотачивается на том факте, что страдать подобным образом нет нужды. Можно отыскать безмятежность, равностность, спокойствие и приносимое свободой равновесие. Сострадание желает: «Пусть ты будешь свободна от страданий и истоков страданий!» Оно наблюдает страдания и их истоки, которые присутствуют, и поддерживает ви́дение того, что это страдание не вплетено в ваше существование неизгладимо. У вас есть возможность освободиться. Пусть вы освободитесь.

Говоря очень просто, любящая доброта сосредотачивается на позитивной стороне. Сострадание обращено к стороне негативной.

Мы уже рассмотрели ближнего и дальнего врагов любящей доброты: желание и враждебность. У сострадания также есть подобные враги. Ближний враг сострадания – это горе. Когда сострадание сбивается с пути, оно поддается горю, которому присуща некая тяжесть – в отличие от грусти, которая может быть мимолетной. Очень многое в мире требует нашего сострадания, и потому, если оно собьется с пути, может воцариться непрерывное состояние горя. Оно может казаться подобным состраданию, но на самом деле является его ближним врагом. В горе нет злонамеренности или зла – это просто бремя для ума. Вы можете думать, что ощущаете сострадание и чрезвычайно заботитесь о тех, кто несчастен, но на самом деле горе лишило вас сил. Вы упали в мрачный бездонный океан. Объект вашего горя становится вашей единственной реальностью: всепоглощающей и неподъемной. В вашем внимании к этому объекту почти нет зазоров, почти не остается света, и оно полностью лишает вас сил.

В жизни Его Святейшества Далай-ламы было множество возможностей поработать над подобного рода горем, и он взаимодействует с ним как воитель. Работайте над преодолением тягот, говорит он, но ни в коем случае не поддавайтесь отчаянию. Отчаяние – самый худший вариант. Если вы отчаялись, битва проиграна: вам конец. Далай-лама несет ответственность за шесть миллионов тибетцев, чью страну оккупировали чужестранцы, но всегда говорит: мы вернемся на родину. Тибет будет свободен – никогда в этом не сомневайтесь. Неважно, каков расклад, – просто не отчаивайтесь.

Дальний враг сострадания – жестокость. Враждебность – это мысль «Пусть ты не переживаешь счастья», а жестокость, по аналогии, желает «Пусть ты действительно страдаешь». Совершенно очевидно (настолько, что и говорить это почти не нужно): если в уме присутствует такое сильное желание, сострадание одновременно с ним существовать ни в коей мере не может. Верно и обратное: если присутствует сострадание, невозможна жестокость.

Жестокость – глубоко помраченное состояние ума. Вероятно, все мы – по крайней мере в какие-то моменты – его переживали: мы действительно хотели, чтобы кто-то страдал. Это желание не обязательно должно быть столь радикальным, как чувство «Надеюсь, тебя физически уничтожат» – может, мы просто желаем «Надеюсь, ты будешь страдать». Этот помысел может быть обширным или относительно ограниченным, но если мы хоть в какой-то степени уделим ему внимание, станет очевидно: возникая, жестокость как умственное состояние всегда сразу приносит боль. В этой жестокости не содержится совершенно никакого счастья. Люди, которые по профессии пытают других, склонны отрицать человечность своих жертв и оправдывать свои действия высшим благом. Они каким-то образом искажают свое мировосприятие, чтобы верить: их поступки – на самом деле нечто хорошее. Так им удается совершать свои деяния без помех. Отрицать человечность другого человека, не лишившись собственной, невероятно сложно – или вообще невозможно. Вспоминается история одного человека из нацистских лагерей смерти. Этот сотрудник отвечал за то, чтобы заключенные выстраивались в очередь перед тем, как принять душ. Когда узники не могли выстроиться в четком порядке, он раздражался и жаловался: «За что вы так портите мне жизнь?»

Как откликнуться, когда неотрывно внимаешь страданию и злу в чистом виде? Легко возникает ярость – но вы видите, что она корежит ваш собственный дух. Есть ли какой-то способ не отворачиваться и не поддаваться внутренней деформации? Разве сострадание не предполагает эмпатию? Если вы сопереживаете людям, которые испытали невообразимые зверства, разве не будете вы неизбежно полностью поглощены и изувечены горем? Если проявлять эмпатию к головной боли друга – значит сопереживать и разделять его чувство, разве не касается то же и более обширного уровня?

В попытке разобраться в этом вопросе я возвращаюсь к собственному опыту. И любящая доброта, и сострадание требуют, чтобы мы сначала взрастили эти настрои по отношению к самим себе. На смену любым чувствам самопринижения и презрения к себе должно прийти искреннее, теплое и всеохватывающее принятие нашего собственного существования. Мы должны позволить себе желать собственных благополучия и счастья, собственной свободы от страданий, собственного просветления. Каким бы был идеальный отклик на болезнь или смерть близкого человека в нашем собственном случае? В идеале мы бы с честью выдержали удар и преобразили беду в возможность большего счастья. Мы бы использовали невзгоду, чтобы углубить свои мудрость и сострадание, и преобразили бы ее в нечто, что мы в силах принять. Мы бы прожевали, проглотили и переварили несчастье и в результате приблизились бы к просветлению. Таков идеал, как говорят тибетцы: преображение невзгод в духовный рост.

Предположим, кто-то врезался в мой автомобиль. Это невзгода. В самом лучшем случае я бы предпочел не испытывать совершенно никакой боли. Я вынужден справляться со сложившейся ситуацией, но любого рода душевное смятение – дело бесполезное: оно не принесет пользы ни мне, ни автомобилю. Шантидева утверждал: вот сама ситуация. Она называется невзгодой. Можете ли вы что-либо с ней сделать? Если да, прекрасно. Предпримите необходимые шаги и избавьтесь от напрасного бремени грусти. Оно вам не нужно и ни малейшей пользы не принесет. Просто сделайте то, что требуется. Если же в данный момент совершенно ничего предпринять нельзя, зачем тратить силы на грусть? Конечно, описанное Шантидевой – задача не из легких, но таков идеал, к которому я стремлюсь.

Откликаться на ситуацию без грусти – не значит откликаться равнодушно или апатично. Если отвечать