– Хорошо, – пробормотала Вера, когда повисла пауза. Кивнула: – Хорошо.

И пошла к выходу, оставив позади себя оранжевую коробку и всеобщее недоумение.

Выйдя, Вера не сразу сообразила, где она находится. Что это за улица. Что она хотела здесь купить. Потом вспомнила: ничего.

Надеюсь, вторая сумка вам понравилась.

Обосраться, как понравилась.

Вера пошла искать свою машину.

Сообразила, что идет не в ту сторону. Машина не там.

«Ну и ладно». Холодный воздух приятно обвевал голову. Сновали пешеходы. Машины пускали блики. Вера просто шла, сворачивая, когда можно было свернуть, и переходя дорогу, если был переход.

Вторая сумка. Просто потрясающе.

Чтоб два раза не стоять в той же очереди. Говнюк.

Изнутри что-то напирало под диафрагмой. Позвонить бы Виктору, но Вера боялась расплакаться. Пока что она сама удивлялась своему спокойствию. Вернее, усталости, которая очень напоминала спокойствие. Мыслей не было. Только одна – но и та какая-то деревянная: «Просто потрясающе». И еще: «Опять».

Высоко в небе реяли черные кони с рогатой фигурой позади. Вера перешла площадь перед театром, когда увидела машину мужа.

Она бы и внимания не обратила. Мало ли в Москве черных «меринов». Просто заметила бумажку, которая трепетала, придавленная дворником. Привет от парковщика: штраф. «Вот придурок», – посочувствовала неизвестному Вера, а потом увидела номерной знак – ей известный.

Вера подошла, приложив ладони по сторонам лица, заглянула. В машине никого не было. Даже шофера, очевидно, отпущенного на обед.

У Веры потряхивало сердце. «Посреди рабочего дня. «Евразия» рядом. Конечно. Вот куда они закатились». С этой второй… сумочкой.

Подавив первое желание поискать камень и хорошенько приложить по ветровому стеклу, а потом еще, еще и еще – вдоль всего корпуса, пока не выбьет все окна, Вера достала телефон.

Все в порядке. Все, все в порядке. Есть разумная причина, конечно же. Все очень просто. Не в «Евразии», а в театре. И не они, а он, Борис, один. Он же теперь глава Попечительского совета. Все верно. Ну и вот. Заседает. Прямо сейчас. Зря она дергается… Вот тоже, театр этот. Срывают занятых людей посреди дня на всякую свою фигню.

Рука тряслась.

Борис ответил почти сразу.

– Ты где? – не поздоровалась с ним Вера.

– В офисе, у себя, – ответил муж. – А что такое? Ты поблизости?

Поблизости, у театра, – раньше съязвила бы Вера. Но сейчас уже не была уверена, что у нее остались силы. Догонять. Расставлять ловушки. Подлавливать. Она почувствовала, что устала.

Вере не захотелось узнать, как муж выврется и вывернется на этот раз.

– Нет.

Сбросила звонок, а потом отключила телефон.

12

В кордебалете Петру сказали: спросите у корифеек.

Корифейки сказали: спросите у кого-нибудь из первых танцовщиц.

Первые танцовщицы отправили его к солисткам.

А те предложили расспросить балерин.

В каждой гримерке обитательниц было все меньше и меньше. Петр понял, что его шпыняют вверх по ступеням пирамиды.

Как в армии.

Сперва рядовые. Потом сержанты. Потом прапора. Потом офицерики. Генералами были балерины.

В этот день по параллельной орбите вращалась таинственная Люба-Астрахань. Когда Петр был у кордебалета, Люба-Астрахань только что вышла от балерин. Когда Петр переместился к корифейкам, она спустилась к солисткам. Но и у солисток он ее на застал. Только все поспешно задвинули под стулья, столы какие-то свертки, пакеты.

Этот дополнительный абсурд углубил его усталость.

Разговоры измотали его.

Послушать, так все здесь думали только о духовном: великая сцена, балеты Маэстро, слава русского балета. Все служили великому искусству. Все радовались приезду Беловой. Все считали ее большим дарованием. Все в едином порыве работали, чтобы превратить ее московский дебют в «Фее горы» в событие выдающееся. Ибо он шел прямиком на золотую скрижаль истории балета.

И все они говорили о том, какое счастье – работать в этом театре.

«Понял, – мрачно подумал Петр. – Вылететь с работы – никому не хочется».

Болела голова. Под мышками взмокло. Как бывает, когда проголодался, пообедать не получилось, вместо этого пришлось сожрать кусок торта и выпить кофе. Сердце колотится, во рту поганая жирная сладость, а сил не прибавилось. Было-было такое – когда ухаживал за Лидой и она назначала свиданки во всяких девичьих кофейнях: он после работы, а там жрачки – ноль, только кофе и сахарная белиберда.

Только сейчас Петру казалось, что он не просто съел кусочек. А грыз лаз в огромном многоярусном бисквитном торте. Огромном, как дом. Торте-монстре. Глотал сладкую ромовую воду, жевал засахаренные вишни, кусал шоколадные бордюры. Тонул во взбитых сливках. Жевал, жевал, жевал, чувствуя, как сливки залепляют нос и глаза, как в горло отрыгивается ромовым духом, как желудок вот-вот вернет сладкую массу. Но продолжал жевать, медленно продвигаясь от подножия… Куда?

– Девушка, как пройти к гримерным балерин?

– А вам кого?

Лет тридцать, бурые волосы, бурые веснушки, серые глаза. А в глазах – сканер. «Еще одно местное СМИ?»

– Не знаю, – честно признался он.

– Я знаю, кто вы, – сообщила она.

– Круто. Потому что иногда я и сам в этом не уверен.

– Это же вы? Ходите и всех спрашиваете?

– А надо было не терять время и спросить вас?

Взгляд у нее был смышленый. Дурой она не прикидывалась. Это обнадеживало.

– Как вас зовут?

– Люда.

И тут же спохватилась: «Вот дура – надо было набрехать».

– Вы с прима-балериной хотели поговорить?

– А вы – прима-балерина, Люда?

– Я – нет.

«И посмотрела на руку – есть ли кольцо», – отметил Петр. «Девушка в поиске»? Или это рефлекс?

– Да болталась там одна, – сообщила как бы невзначай Люда.

Мужик в костюме заинтересовался, виду не показал, но она-то поняла! Когда вечно крутишь в голове, где раздобыть очередной взнос за ипотеку, как садик оплатить, станешь наблюдательной. Это Вероника может на всех плевать с высокой колокольни. Люда – нет. Жалко, мужик малость загнанный какой-то. А так по виду – зарабатывает, наверное, прилично.

– Женщина? Симпатичная? – переспросил он. В глазах Люда увидела интерес.

– Кому как.

– А что она тут делала?

Надо бы с ним поосторожнее. Еще припрет потом. На фига ей потом в театре проблемы?