– Зернышко к зернышку.

В банке была черная икра.

– Отдам почти даром. Чисто чтоб домой назад не везти.

– В Астрахань? – догадался Петр. «Одной тайной в мире стало меньше». Свежая икра жирно блестела сквозь стекло. Но поддаться соблазну Петр не успел.

– Вот вы где, значит!

Женщину как сдуло.

Перед Петром встал разгневанный седеющий красавец с орлиным носом и в неплохом костюме. Барственную внешность князя гор портила только слишком напряженная спина: держался князь так, будто забыл вынуть из пиджака вешалку.

– А вы, собственно, кто? – парировал наскок горца Петр.

Тот надменно назвался. И опять Петр поразился обманчивости того, что успел здесь увидеть. Имя у кавказского князя оказалось самое русское: Аким Иванович. «Или в театре так всегда?» – подумал Петр: все не то, чем кажется, прямо как на Невском проспекте Гоголя.

– Я директор балета.

Босс, перевел Петр. Но не главный. И принял вид, подобающий для встречи мелкого администратора, пусть и с эффектной внешностью.

– А вы кто такой? Шастаете по театру, нервируете артистов.

«Информация поставлена здесь хорошо», – не без уважения подумал Петр: от сплетницы Маши по сарафанному радио сведения дошли до начальства в течение какого-нибудь… Он посмотрел на часы. От этой нелюбезности князь так и взвился на месте.

– Я ищу пропавшую девушку, – спокойно ответил Петр. Чужие истерики его не пугали. – Вам есть что рассказать?

Петр заметил в конце коридора двух добрых молодцев: «За холмом залегла конница». Аким Иванович, очевидно, побоялся мордобоя и пришел с подкреплением. Оно маячило поодаль, ожидая сигнала от босса.

– Нет здесь никакой девушки. Полиция установила. Что вы здесь вынюхиваете?

«Не дурак, – подумал Петр. – Даже, я бы сказал, слишком не дурак. Больно уж ход мысли… э-э-э… интересный. Только ли балетом занимается гражданин?»

А тот все наскакивал:

– Ваши документы можно посмотреть?

– Проедемте со мной. Там и поговорим. Документы разные посмотрим. И не только, – профессионально-хмурым тоном пообещал Петр. Он блефовал. Куда бы он потащил балетного директора Акима Ивановича? В офис «Росалмаза»? Но блеф сработал. Князь несколько придержал коней. Потребовал, но уже без былого напора:

– Покиньте театр немедленно.

– Я как раз собирался уходить.

Это, кстати, была правда.

– Я вас провожу, – напористо предложил Аким Иванович. И сделал жест – такой же округлый и широкий, как Белова, когда предлагала ему присесть: ладонь описала дугу, показав золотые запонки на манжете, остановилась, фиксируя позу, чтобы разглядели даже зрители третьего яруса. Это точно из какого-то балета, догадался Петр: Аким Иванович был бывшим танцовщиком.

– Сделайте любезность. Могу взять вас под руку.

Аким Иванович на это только фыркнул.

– И сразу мне звоните, если этот господин опять здесь появится, – грозно пообещал Аким Иванович охранникам в стеклянной будке. Но так, чтобы и Петр, потянувший тяжелую дверь, тоже слышал.

«Молодец – на овец», – определил Петр этот тип.

Выйдя, он поразился, что небо вверху еще светлое, что на дворе день. В театре казалось, что уже наступил вечер, что там всегда – вечер.

Петр нашел на парковке машину. За дворником трепетал листочек, оставленный парковщиком-инспектором. Штраф. Петр сунул его в карман.

– Вот блядь, – присел он. Вдоль всего корпуса тянулась царапина, оставленная ключом или отверткой, смотря что было при себе у завистливого и алчущего социальной справедливости прохожего. «Леха расстроится», – подумал Петр: водитель любил тачку, даром что был наемным ездоком. Называл Она. Теперь придется в автосервис. У бедра завибрировал телефон.

– Да, дорогая, – немедленно ответил Петр. – Я уже… Как это на полчаса?

Он отвел телефон от уха, чтобы увидеть на экране время. Хотя и знал, что жена права.

– Слушай, точно. Прости. Меня Боря что-то совсем загонял… Нет-нет! В таком смысле – ничего не случилось. Мелочь всякая. Но я уже мчусь!

Петр хлопнул дверцей и принялся выкручивать руль, чтобы влиться в уличный поток.

Дорогой он обдумывал все это кино. Она – она – он. Любовный треугольник, значит? Московские женские бои в грязи. Ну-ну. Не такая уж новость, в смысле – для Бориса. Бывало, он крутил и с тремя. Бывало, его бабы и дрались: с визгом, впиваясь длинными ногтями в морды, выдирая волосы друг другу. Где это было-то тогда? – его еще вызвали… Омерзительная длинная прядь черных волос на полу. Точно: в женском туалете кафе Vogue. Он тогда еще… Но тут какой-то козел на «тойоте» подрезал его, Петр отвлекся, да и пустяковая это была в общем-то мысль.

Ход машины снова выровнялся. Приятно было лететь по кольцу. В это время дня движение было рассеянным. Светофор впереди замигал зеленым глазом. «Ну, ну, ну», – азартно думал Петр: хотелось проскочить. Нет. Желтый. Мотор мягко заглох. Экологическая немецкая сборка – чтобы зря не отравлять воздух, не жечь зря бензин.

Петр смотрел перед собой. Где-то поодаль расплывалось красное око светофора.

«Борис, конечно, молодец, – думал Петр. – Здорово сделал непонимающую морду тогда, у Вострова. Когда тот фотку Беловой показывал. Так ловко, главное: мне и в голову не пришло, что у него с этой балериной уже давно замут. Мог бы, вообще, и сказать».

Желтый.

Петр отпустил педаль. Машина легко рванулась вперед. Глядя на дорогу и одной рукой держа чуткий руль, Петр нащупал и вынул телефон. Нет, не тот. Уронил обратно в карман. Другой.

Фактов пока нет. Но они будут.

– Да? – бесцветным тоном ответила Белова. И не поздоровавшись в ответ: – Я больше ничего не вспомнила.

– Дарья, извините, пожалуйста. Я выронил у вас телефон… Да, уверен, боюсь. Я больше нигде не садился, а карманы неглубокие. Выскользнул.

Откуда ей знать про карманы, верно?

– Я во всяком случае, надеюсь, что у вас. Если нет, то точно сперли… нет-нет, это не срочно. У меня есть другой! Просто неприятно как-то сеять телефоны по Москве. Не люблю терять вещи… Сделайте одолжение?

– Конечно, – без выражения ответила она. – Я поищу.

14

Клиника называлась оптимистично: «Потомки». Петр разглядывал на стенах фотографии голеньких младенцев. Лысые головы с пушком вместо волос, безбровые лица, носы-пуговки, руки-сосиски. Фотографии должны были убеждать посетителей, то есть клиентов, то есть пациентов, что все будет хорошо.

Петр при виде голеньких младенцев ощутил медный вкус ужаса. Отвел глаза.

– Видишь, а ты боялась, что опаздываю. Еще и сидим – ждем, – сказал он жене. Постарался так, чтобы в голосе было предвкушение.