Лида поглядела на часики, попробовала сдвинуть брови, но мешал недавно вколотый ботокс, и по лицу только пробежала тень. Петр погладил колено жены, Лида похлопала его по руке, снова уткнулась в журнал.

«Хорошо бы перескочить все это», – подумал Петр. Сразу в некое подобие семейной фотографии, где запечатлены одни взрослые. Он рад был только тому, что жена, сидевшая на стуле рядом, не могла его мысли ни увидеть, ни услышать, ни почувствовать локтем, когда переворачивала страницы журнала.

Вышла приятная медсестра в пижаме мятного цвета. Рослая и румяная, как колхозница с полотен соцреалистов. Без косметики, с густыми волосами, забранными в хвост. Как будто ее тоже вывели тут – селекционным методом, в клинике «Потомки».

– Идемте, – пригласила Петра. А его жене: – Сейчас за вами спустятся.

Он на миг задержал пальцы Лиды, подмигнул. Подумал: «Господи».

– Удачи.

– Да.

В палате Петр осмотрелся. Скорее, кабинет. Вернее, кабинка. «Наверное, раньше здесь хранили швабры, перчатки и все такое прочее». Потом отремонтировали, разрываясь между желанием сделать поуютнее и страхом скатиться в вульгарность. Стены были кремового цвета. У стены стоял пухлый фиолетовый диван, к развратным бархатным недрам невольно хотелось присмотреться: нет ли пятен, оставленных прежними посетителями. Пятен не было. Как и везде в клинике, было чисто. Пахло, будто издалека, розовым маслом: женственный запах, не имевший в виду никого конкретно. Петр сел на диван. Встал. Расстегнул ремень. Спустил брюки. Дело есть дело. Ноги покрылись гусиной кожей, волоски приподнялись.

Думать о Лиде было бессмысленно.

Мысли о Лиде в последнее время вызывали чувство вины, а не эрекцию.

Петр потянулся к столику, взял журнал.

Журнал не выглядел потрепанным. Он был свежим. Это тоже было приятно. Петр-то с отвращением воображал себе размягченный чужими потными и не только потными ладонями, мятый. Понятно, что журнал, картонный куб с салфетками, нежный розовый запах были включены в стоимость недешевых процедур, но все равно: «Молодцы, продумали».

Последний раз он листал порножурнал – сколько ему было? Четырнадцать? Шестнадцать? Петр переворачивал страницы. Ничего не мог с собой поделать – взгляд отвлекался на что-то совершенно постороннее делу. Эта давно не красила волосы – вообще-то каштановые, и Петр счел, что с каштановыми ей было бы лучше. А эта бедняга. Явно задумана природой быть в теле, вон какие широкие лодыжки, а тощая: наверное, не жрет ничего. Эту пигалицу и вовсе хотелось спросить: а мама твоя знает, чем ты занимаешься? Голые тетки непоправимо были для Петра просто людьми без одежды.

Он захлопнул и бросил журнал на диван.

…А вот Борису интересно – всегда. Блондинки, брюнетки, шатенки, рыжие, чернокожие, азиатки. Как у него это получается?

На столике укоризненно стоял пластмассовый контейнер. «Вот Борис бы не растерялся, – подумал Петр, – Живо выбрал бы себе подружку на десять минут. И даже не одну, а целый гарем.»

Он сел на диван.

Вот что и странно во всем этом деле: для любовного быта столько простых решений вокруг – почему Борис выбрал сложное?

И главное, обе девки – просто зашибись.

Ирина эта. Которая в бегах. Мышка серая. Таких пруд пруди. К тому же такая втюрится – вообще не дай бог. Не будешь знать, как отделаться… Или с такой это как раз проще, чем с профессиональной шалавой? – стер номер, заблокировал ее, и привет: столь разные сферы московского общества вращались, не соприкасаясь… Ну допустим. Но Белова! Богомол, который медленно передвигает конечности, лупится глазами-шариками. Такое даже и трогать-то не захочешь, не говоря о… – Петр невольно представил себе Белову в постели: сплошь костлявые конечности, колючие углы – локти, колени. Как будто конечностей у нее вообще шесть. Да ну. Невозможно же все время думать про то, какая она знаменитая.

Вот та, другая – та, конечно, другое дело. Вероника эта, как ее там, фамилия прибалтийская, наверное. Или украинская? Шикарная баба.

С такой все понятно.

Она может думать о твоей кредитке или своих лысых покрышках, а взгляд – все равно блядский. Впрочем, не «а», но как раз поэтому.

Петр приспустил трусы.

Она совсем другое дело. Вероника эта. Все понятно – как, что и зачем.

Она тебе на все сама найдет ответ…

…Другой рукой он схватил контейнер и еле успел.

15

Для гастролей в Москве Маркус Юхансен выбрал ресторан «Скифы».

Вера приветливо оглядывала зал, полный ропота и шорохов, совсем как театральный перед подъемом занавеса. От публики исходило свечение довольства, добротности. Все уже раскланялись друг с другом, все были более или менее знакомы. Чужих в этот вечер в «Скифах» не было. Метрдотели стояли с видом футбольных судей – заложив руки за спину. Официанты еще не показались. С улыбкой предвкушения Вера оглядывала приборы на столе, снова зал. И только когда взгляд спотыкался о мужа, сидевшего напротив, Вера опасалась, что улыбка ее выглядит деревянной.

Приходилось говорить без умолку.

– Ему двадцать два или вроде, представляешь? Младше Витьки.

Борис изучал меню.

– А мать и отец при нем вроде менеджеров. Был трудным подростком, из школы выгнали, и пожалуйста. Миллионер и звезда. Открыл ресторан в каком-то своем норвежском или там шведском Мухосранске. Только для понтов – чтобы все к нему ехали. И все едут, представляешь? А младше Витьки.

Борис выудил телефон. Быстро проверил экран, убрал. «Выключил звук», понадеялась Вера. Он снова уткнулся в меню. Что там можно высматривать? Тем более что принесут все равно всем одно и то же, в одном и том же порядке.

– Селедка, – сообщила Вера. – Первый номер программы. Это должна быть лучшая селедка в нашей жизни. То, ради чего эта рыба существует. Идеальная селедка, – пересказала она близко к тексту, что писала о Юхансене главный ресторанный критик Москвы.

Борис опять вынул телефон.

Вера осеклась. Но быстро себе сказала: может, это по работе. Борис набрал номер, приложил к уху. Вера подняла вилку, не удержалась. Форма показалась знакомой. Обычные вилки «Скифов» – тяжелые, серебряные, в завитках – убрали на вечер гастролей. Маркус Юхансен так крут, что выездные ужины дает только со своим реквизитом. Из «Скифов» вынесли все: барочные столы, тяжелые стулья, сняли даже хрустальные люстры. Скатерть перед Верой была бумажной. Пластмассовый табурет, впрочем, оказался удобнее, чем выглядел. Вера перевернула вилку, и точно – она не ошиблась: стояло клеймо ИКЕА. Когда-то ей казалось, что круче ИКЕА нет ничего. Потом посуда ИКЕА стала верным знаком говноресторанов, вспухавших и лопавшихся по всей Москве со скоростью кипения воды. «Скифам», например, все приборы отливали по индивидуальному заказу во Франции, – Вера знала, ей Аня рассказала. «Ничего не должно отвлекать от еды», вспомнила Вера статью про Юхансена. Позавидовала. Маркус Юхансен так крут, что делает, что хочет. Крут ли Борис? В смысле, что у него много денег, сильные друзья и есть выход на президента – да. Может ли он делать, что хочет? Вот именно.