она. – И мне ещё повезло. Файриан молод, недурён собой, прекрасно воспитан, пользуется поддержкой знатных родов и популярен в народе. Только это «не он», понимаете?

Чтобы понимать, нужно любить самой, мне это чувство было пока не знакомо. Не считать же любовью все мои многочисленные детские увлечения, которые проходили спустя месяц. Илоне я это говорить не стала.

– У вас замечательная семья, заботливые братья. Не поверю в то, что они выдают вас замуж против вашего желания.

– О нет! – она опять засмеялась, но смех прозвучал невесело. – Конечно же, я добровольно согласилась стать женой Файриана. Мне всё равно, чьей женой быть, я больше никого любить не хочу. Так намного проще жить. Папа с мамой тоже поженились без любви, зато они не ссорятся. А ваши родители любили друг друга?

– Очень. Они скучали, когда расставались на неделю. Хотя это был не их выбор, мама постоянно шутила, что её помолвили ещё в колыбели. Торговый партнёр моего деда мечтал породниться, и, как только его дочке исполнилось восемнадцать, сыграли свадьбу между ней и отцом. Видите, летта Илона, и в договорных браках возможно счастье.

– Признайтесь, вы это рассказываете, чтобы меня утешить?

– Нет.

С языка чуть не сорвалось: «Я утешаю себя».

Ирвин великодушен, талантлив, красив, лучший муж из всех возможных. Он мне нравится, очень-очень нравится. Стать его женой – мечта любой девушки, не то что нищей бездомной сироты. И больше не придётся ни о чём беспокоиться, потому что рядом будет Ирвин, внимательный, ласковый, нежный. Надо лишь согласиться. Отрешённый, мне и говорить уже ничего не нужно – просто принять ситуацию, как она есть.

Просто принять…

***

Боль в затылке стала первым моим осознанным чувством. Равнодушно подумала: в Чертогах нет боли, значит, я не умерла. Вторым появилось ощущение тепла. Это было странно. Попробовала пошевелиться. Тело затекло, но слушалось. С трудом села и осмотрелась. Длинное помещение напоминало лекарскую: пустые крашеные стены, лампы на потолке, закрытые ставнями окна без занавесок и два ряда железных кроватей. Большинство из них занимали неподвижные девушки в неестественно ровных позах с вытянутыми ногами и сложенными на груди руками. Как и я, они были раздеты до нижнего белья. Ни подушек, ни покрывал, ни простыней, одни голые полосатые матрасы. Без особой надежды я поискала свою одежду – разумеется, безрезультатно. Удивительно, что мне оставили цепочку с подвеской – чудо Отрешённого, не иначе. Когда я поднялась, жёсткое ковровое покрытие на полу неприятно кольнуло ступни. В спёртом воздухе стоял удушливый запах каких-то лекарств, не трав, а именно химических препаратов.

На соседней кровати лежала совсем юная блондинка, пшеничные кудряшки закрывали лицо. Я потрясла её за плечо – она даже не шевельнулась. Если бы не тёплая кожа, можно было бы подумать, что девушка мертва. Остальные тоже не подавали признаков жизни. Проверять всех я не стала, очевидно, они находились под воздействием сильных снотворных. Меня усыпить не смогли из-за врождённой невосприимчивости, это показалось мне вторым проявлением божественного милосердия.

Впоследствии я часто вспоминала этот момент и благодарила Отрешённого. За то, что не медлила, действовала по какому-то наитию. Что не поддалась слабости, заставила себя не думать о боли, от которой раскалывалась голова. За невероятное стечение обстоятельств или моё удивительное везение. Погружённых в глубокий сон девушек никто не сторожил. В конце помещения находились две незапертые двери, первая из них вела в коридор, вторая – в полутёмное помещение, то ли кладовую, то ли подсобку. Над вёдрами и швабрами на крючке висел синий халат уборщика – я не побрезговала его надеть. Смешно, но сразу стало спокойнее, словно линялая ткань сделала меня невидимкой. В кармане обнаружились чехлы для обуви – натянула и их. Выскользнула в коридор, прислушалась. За одной из дверей разговаривали на рыкающем языке Огории.

– Иди забери свеженьких, – приказал властный голос. – Не калечить! За каждый синяк на девочке получишь взыскание.

– Слушаюсь, – пискнул второй. – Шмотьё их куда?

– А то ты не знаешь! – рыкнул первый. – В мешки и в топку. Выполняй!

Я бросилась обратно в кладовую. Отчаянно обвела взглядом помещение. Кучке ветоши для мытья полов обрадовалась, как подарку Небес, спрятала косу под халат, замотала голову первой попавшейся тряпкой, собрала с полки пыль и размазала по лицу. В коридоре темно, может, ко мне не станут приглядываться. Кто обращает внимание на уборщиц? Схватила ведро и швабру, быстро набрала воду из крана. В коридоре начала сосредоточенно тереть шваброй пол, старательно пригибаясь пониже. Из двери вышел огориец в чёрно-жёлтой форме, я следила за ним из-под свешивающихся концов грязной тряпки. Пятая дверь налево. Страх подстёгивал, наполнял злостью. Огориец отсутствовал долго, к этому времени я «домыла» пол до той самой комнаты. Распахнувшаяся дверь глухо стукнула по ведру, имперец вывез в коридор каталку, с которой безжизненно свисала тонкая девичья рука. Меня обругали неприличным словом, я же шмыгнула в оставленную открытой дверь. Три огорийца споро раздевали неподвижных девушек, которые лежали на составленных друг с другом столах. Одежду кидали в угол, где уже высилась внушительная гора. Рослый огориец оглянулся на меня, дыхание перехватило от ужаса.

– Эй ты, поломойка! – гаркнул здоровяк на кирейском. – Собери тряпки и вынеси!

Так страшно мне не было ни разу в жизни. Сейчас он заметит отсутствие обуви, и…

– Что замерло, чучело?! – сильная рука схватила меня за плечо. – На! – мне сунули огромный мешок из грубой ткани и подтолкнули к углу с одеждой.

Одежды оказалось много. Глаз выхватывал нужные вещи. Пальто, тёплые лосины, ботинки… Я постаралась положить их сверху.

– Печь там! – огориец ткнул в сторону двери на другом конце комнаты. – Да брось ты своё ведро, заполошная!

Мешок я перекинула через плечо и под громоподобный хохот имперцев всё же прихватила швабру и ведро. Печь для мусора оказалась огромной, в ней уже горела одежда. Одевалась быстро, стараясь не думать о судьбе предыдущих владелиц вещей. Оставшееся забросила в топку, туда же отправились ведро, из которого я чуть не забыла вылить воду, швабра, халат и тряпка. На голову я намотала чей-то шарф со смешным вышитым зайчиком и прикрыла капюшоном пальто. Из мусоросжигателя должен быть выход наружу. Эта дверь тоже была не заперта и вывела меня в пустой ночной двор. За высоким глухим забором суетились люди, слышалась огорийская речь, ругань, рокот двигателей. Тёмные дома молчали, фонари освещали безлюдные улицы. Осторожно двинулась, прижимаясь к стенам, запретив себе думать о том, что мне некуда идти, у меня раскалывается голова, я устала, давно не ела и страшно хочу пить. Пусть я умру от истощения,