— Огненный бич! — сказал гордо.

— Газовая горелка, — обреченно выдохнул один из двергов. — Ой-вэй, ну ты бы еще наковальню притащил, орк.

— Сам ты горелка, — блеснули орочьи белые зубы в улыбке, в оскале лукавом. — Это плазмотррон. Выставочный, между прочим, образец, я у себя на заводе на складе еле выпросил. Аргона баллон — вот. И источник питания, видал? Серость подгорная.

— На за… что? Кого ты заводишь, орк? — повернулся Тайтингиль, вдруг понявший, что ничего не знает о нынешнем ремесле своего оруженосца.

— Ах, потом, потом же…

— Верно. Нам туда, — сказал эльф, не упуская из вида сердцевину зла, источник темных нитей.

Орк еще видел тенета, хотя призрачная сеть медленно гасла, теряясь в светлеющем небе.

Молча поднимались по бесконечной лестнице. Странно, но дверги дышали беззвучно и совершенно не топали, следуя друг за другом.

— Цемра… — проговорил эльф, останавливаюсь перед широкими закрытыми дверями тридцатого этажа недостроенной высотки, — непредсказуема. Так что в бою с ней правил нет. Точнее, правило одно — не лезть под меч и беречь свои жизни. Она… занята сейчас, я чувствую. Поглощена. Она не ждет меня. Я буду атаковать. Прикрывайте. Не мне учить двергов бою.

— Чем она занята? — спросил Абрам.

— Внутри увидим, — сказал Тайтингиль, сдергивая чехол и кидая в угол. — Увидим. Но занята всецело.

Подняв ладонь, эльф выкрикнул:

— Эста эрра лума!

Камешки, болтавшиеся на шнурах, оплетающих запястье, загорелись брызгами ослепительного сияния; изнутри помещения донесся досадливый вой, а дверги, коротко отшагнув, ударили каменными плечами в створки.

Ввалились, рассредоточились; двое прикрывали Котова, сразу затащив его за сложенные стопкой стройматериалы. Эльф скользнул золотой молнией вдоль стены и прокричал нараспев; все светильники, покрытые слоем бетонной пыли на недостроенном этаже Москва-Сити, вспыхнули ярчайшим огнем.

Двергов почти не было видно — в своей черной одежде они будто растворились за мешками цемента и тюками минваты, наставив на узловатый раскоряченный силуэт в середине помещения короткие стволы травматов.

Эльф втянул запах крови тонкими ноздрями.

Крови…

Стояла ошеломленная тишина; Цемра замерла, запустив передние лапки внутрь распростертого тела с разметанными по бетону темными волосами. Лежащий сперва показался просто опустошенной, высосанной грудой окровавленных, обляпанных белой паутиной тряпок. Но под широкими одеждами угадывались очертания рук, торса… Зрелище не просто поражало — выворачивало до тошноты.

— … — громко выговорил Котик.

Звук отразился от потолка и стен и пролетел помещение.

И Цемра заговорила:

— Я не услышала тебя, светлейший. Увлеклась, признаться. Но скажу тебе откровенно: ты пришел не вовремя. Видишь ли, у меня происходит долгожданная свадьба, и главное уже свершилось. Я хочу насладиться триумфом, и мне совершенно ни к чему присутствие посторонних. Тридцать тысяч лет я ждала, дождалась, и… я не хочу тебя видеть тут, это мой праздник, и я тебя не приглашала. И знаешь, Рожденный Дважды, я готова предложить тебе просто уйти. Просто. И даже вместе со своими помощниками — это, кажется, дверги?

— Я не уйду. — Тайтингиль, оттянув руку с мечом в сторону, приближался.

— Ты не ценишь, что я готова идти на переговоры — с тобой? Какой у меня сегодня странный день, никто не понимает, насколько я серьезна и насколько убедительна могу быть… — проговорила паучиха. — Хотя я и добиваюсь своего, но с неприятностями, через силу, а я хотела бы счастья и покоя, понимания всего лишь. Я уже говорила и скажу еще раз, просто потому, что я, эльф, счастлива сейчас: не делай скверно себе и мне. Уйди, уцелей. Все равно тебе не победить меня, уже нет…

— Я не отступлюсь.

Витязь сделал еще один шаг, словно по тонкому льду, — и не успел. Откуда-то упал и накрыл его целый клубок мерзких ниток, рванувшихся, словно живые: оплели и потянули к полу, к полу. Вмиг рука с мечом оказалась заблокирована, и эльф рухнул навзничь, медленно сдавливаемый, удушаемый живой сжимающейся паутиной.

Котик сам не понял, как он оказался напротив паучихи.

— На свадьбе положен тамада, — и встретился взглядом с внимательными, отблескивающими фасетками. — Я вот. С салютом.

Он поднял тяжелое сопло горелки и потянулся за плечо — крутнуть кран подачи аргона.

— Азар, — раздельно сказала Цемра. — Посмотри, на чем ты стоишь. Посмотри.

Он опустил взгляд — под ногами был лед. Крошащийся и дробящийся на мелкие куски. Голова закружилась, в сердце ударила паника.

Котик — пошатнулся. И упал в водоворот памяти.

…Крепкая коренастая фигура с боевым топором близилась, мерно шагая.

«Пора покончить с тобой, Потрошитель».

Он взметнул кривой клинок, отмахивая перед собой дугу.

«Кто с кем, кто с кем…»

«Выясним сейчас».

Враги сшиблись. Металл бился о металл, летели искры.

«Ты… Сеешь смерть, орк. Только ее. Ты рожден злом от зла! Я уничтожу тебя».

Зубастая морда ощерилась.

«Что бы ты понимал, дверг! Я… жизнь… способен… Тоже!»

Тухлые болота.

Тщательно сберегаемое раненое тело под плащом потускневших златых волос…

Орк оступился, тяжелый башмак стал на незаметную под наметом снега трещину, и холодное толстое стекло льда хрупнуло и проломилось.

Он провалился в момент, и тугая, тягучая гладь над головой сомкнулась.

Он погиб.

Абрам оценил ситуацию — паучиха, угрожающе поднявшись на задних ногах, стояла напротив орка, мерно покачиваясь; одно лишь это движение было ворожащим, колдующим, гипнотизирующим. Гипнотизирующим, да: орк будто обмер, его лапы застыли на вентиле убойного агрегата, а глаза всматривались во тьму паучьего брюха, словно мертвые.

Дверг не видел, но на ресницах Котика задрожали слезы.

У него были куда более важные и насущные заботы, у дверга: витязь бился под нитями клейких тенет пойманной золотой рыбой.

Абрам коротко поднял руку — и в дальнем углу пара его соплеменников обвалила высокий строительный помост, оставшийся после черновой отделки помещения. Загрохотало; паучиха чуть вздрогнула и слегка скосилась — отблески глазок стали выглядеть иначе.

Пользуясь тем, что она отвлеклась хоть на краткий миг, Абрам перекатился через спину и полоснул по стягивающим витязя нитям черной бляхой со сверкающими бриллиантами, впаянными в грубый металл, покрытый древними рунами. Острый край бляхи сверкнул — и пересек живые пульсирующие шнуры.