— Она так необходима вам?

— О, да! Но выйдем отсюда. На улице нам будет удобнее говорить.

Они обошли церковь и, пройдя за абсидой, достигли узкого пространства, за которым располагались сараи и строительная площадка. Реми вошел в один из них. Оливье увидел стол на козлах, наваленные на него скатанные в трубку планы, два табурета. Реми зажег масляную лампу. При свете Оливье лучше разглядел его осунувшееся лицо. Выражение его было столь мрачным, что Оливье забыл о голоде и усталости и, чтобы дать товарищу время свыкнуться с его появлением, задал незначительный вопрос:

— Почему сараев только два? Где остальные рабочие?

— Аббатство Сен-Леонар каждый день посылает нам троих рабочих, и двое приходят из города. Но садитесь и скажите, каким чудом вы здесь оказались.

— Действительно чудом. Пригрозив мне сожжением на медленном огне, король удовлетворился тем, что изгнал меня из королевства. Он отослал меня в Прованс.

— И вы просто проходили мимо? — спросил Реми с явным разочарованием. — А я почувствовал такое облегчение...

— Дайте мне закончить! Мне не сказали точно, сколько времени мне отпущено на возвращение в родные места, и я пообещал вашей матушке и бабушке навестить вас. Тем более что это мне по дороге.

— О, спасибо! С ними все в порядке?

— С матушкой и сестрой да, но...

— С бабушкой Матильдой?

— Не думаю, что вы ее застанете в живых: когда я уходил, ее соборовали. Но она в памяти. И все ее мысли были о мэтре Матье и о вас.

Реми перекрестился, опустился на колени для краткой молитвы, в которой принял участие и Оливье. Поднявшись, Реми уточнил:

— Здесь его знают под именем мэтра Бернара д'Отен. Так решили каноники, чтобы он мог работать, не привлекая ненужного любопытства и не рискуя быть выданным.

— Это благоразумно. Но где же он в такой поздний час?

Реми открыл деревянную дверь и показал на маленький домик, нависший над Сеной:

— Там. Мы живем в нем вдвоем, и он выходит оттуда только на работу. В остальное время сидит у окна, которого вы не видите отсюда, но из которого ему отлично видна река и противоположный берег. Он подстерегает короля. Правда, есть другая дорога — через Эсону, но наш сир предпочитает проезжать здесь.

— Но зачем подстерегать ночью?

— Почему бы и нет? Бывали случаи, когда Филипп отправлялся в Фонтенбло по реке, если не спешил и хотел немного отдохнуть. А когда он путешествует верхом, что бывает здесь чаще всего ночью, ворота города открыты для него в любое время суток. Поэтому мой отец и ждет!

— Он что же, никогда не спит?

— Спит, но очень мало. Час или два, и при этом приказывает мне караулить за него. Он очень изменился...

— Можно его увидеть? Мне сказали, что теперь он меня ненавидит и не хочет жить в Пчелином домике.

— Он ни разу не говорил о вас, и я, честно говоря, не знаю, какое место занимаете вы сейчас в его сознании.

— Вот с этим надо разобраться. С вашего разрешения, Реми, я зайду к нему завтра под предлогом, что хочу сообщить о смерти Матильды. Посмотрим! Сейчас же — простите, дружище! — не могли бы вы указать мне скромный постоялый двор, где я мог бы найти отдых и пищу...

— О, умоляю вас извинить меня! Я все говорю о себе и своих близких, а между тем вы проделали такой утомительный путь! Я отведу вас к одному из наших каменщиков, Полену. Жаклин, его жена, держит маленький, но опрятный постоялый двор у одного из мостов. Посетители там вполне приличные. Пойдемте.

Вскоре жена каменщика, полная усатая женщина, быстрая и ворчливая, с крепкими руками, поставила перед путником мясное говяжье рагу, сдобренное чесноком и луком-пореем, и кувшинчик домашнего сидра. Реми представил своего друга как резчика из Прованса, который работал когда-то с мэтром Бернаром и, побывав на Севере, теперь вернулся домой. Это привлекло внимание Полена. Он уселся напротив с бутылкой какого-то крепкого напитка и, опрокидывая стакан за стаканом, стал рассказывать Оливье о своей жизни. Оливье согласился выпить, но чуть-чуть, просто чтобы поддержать компанию. Он чувствовал, что засыпает, и в конце концов сон сморил обоих, потому что один слишком устал, а другой слишком много выпил... Это не смутило хозяйку. Она убрала со стола и оттащила супруга в заднюю комнату, а Оливье уложила на подстилку в углу у очага: он был слишком велик и тяжел, чтобы тащить его на второй этаж.

Именно там Реми и нашел его, когда на рассвете заглянул на постоялый двор.

— Сегодня ночью я говорил с отцом. Он согласен встретиться с вами. Честно говоря, я на это и не надеялся.

— Я только умоюсь и тут же последую за вами. На улице было более чем прохладно. Однако

Оливье направился к колодцу, вытащил ведро воды, привел себя в порядок, отказавшись только от бритья: очень уж холодной была вода. Потом он попросил у Жаклин, которая смотрела на него с восхищением, щетку, — ее супруг не отличался чистоплотностью, и хорошо, если ей удавалось затащить его в баню раз в два месяца — привел в порядок одежду, проглотил принесенную ею миску супа, а толстый кусок хлеба положил в сумку, чтобы съесть его по дороге и не испытывать слишком долго терпение «мэтра Бернара».

Они нашли его на стройке: с планом и угольником в руках он отдавал распоряжения Ковену, который радостно приветствовал Оливье:

— Как здорово, что собирается старая команда! Здесь работы хоть отбавляй.

Матье оказался менее приветлив. Ответив кивком головы на приветствие своего бывшего резчика, он сделал ему знак следовать за ним и повел его во вчерашний сарай, но сесть не предложил. Сам он тоже остался стоять, прислонившись к столу, скрестив руки и держась правой за больное плечо, которое все еще мучило его. «Теперь оно будет болеть всегда, до самой смерти, особенно в сырые и холодные дни», — подумал Оливье, которого неприятно поразил неважный вид мастера. Его лицо, такое свежее и величественное в былые дни, теперь было изборождено морщинами, словно горы, изрезанные потоками воды. У губ застыла горькая складка, а в глазах под нависшими седыми бровями мерцал странный свет, которого Оливье никогда раньше не замечал. Он резко спросил:

— Реми сказал, что моя мать умерла?

— Да. Как святая, забыв о