В ярких и весьма критических выражениях описывал Дитерихс положение российских правых политиков, не ставших опорой монархии, а напротив того… «К стыду всех умеренных и правых партий, – отмечал генерал, – они одновременно вовлеклись и в злостную политическую клевету, распускавшуюся про Царскую Семью, и, быть может, не желая того сами, способствовали ее расширению и утверждению в общественных массах. Достаточно указать, что пресловутый Распутин пал от рук представителей правых партий, которые этим убийством показали, что придают значение злостной и гнусной клевете, т. е. в глубине своего сердца сомневаются в невозможности осквернения «Помазанничества Божия».

«У кого совесть чиста, тот не боится никакой клеветы!» Как величественны эти слова Императрицы Александры Федоровны особенно теперь, когда своей мученической смертью Они доказали на деле искренность и чистоту своей веры в святость Верховной власти от Бога, которую не могут снять с себя ни сами «Помазанные», ни тем паче другие люди…».

Отречение от Престола, считал Дитерихс, отнюдь не означало потери высшего, духовного «статуса» Царской власти. От нее отречься правовым актом невозможно. За нее и погибла Царская Семья: «Божьим изволением», «всея земли обиранием» и «Царским сродством» определяется в идее русской государственности самодержавная, наследственная, Верховная власть Романовского Дома. Могла прекратиться прямая наследственность, могла «вся земля» отвергнуть свое «обирание» от погибших Царя и Царицы, но «Божья Изволения» на земле никто лишить не может, кроме Того, Кто его дает…»[1155].

Примечательно, что генерал во время революционных событий февраля 1917 г. вообще не был в России (он командовал Русскими бригадами на Салоникском фронте и вернулся в Петроград в конце лета). И, несмотря на это, Михаил Константинович проявил удивительно точное понимание причин отречения от Престола, особенностей политической ситуации того времени. Много внимания уделяет Дитерихс психологии поведения, в отличие от многих современников и последующих эмигрантских авторов, видевших в отречении от Престола Государя исключительно «правовую коллизию» или, того хуже, «происки темных сил». Очевидно, этому в немалой степени способствовало участие Дитерихса в работе Комиссии по расследованию обстоятельств гибели Царской Семьи, а также общение со многими из тех, кто был рядом с Государем в то время. «…Государь и Государыня чувствовали шаткость, существовавшую в придворных и правительственных кругах, и не рассчитывали на сильную помощь с этой стороны, но в то же время Они не допускали мысли, что Государственная дума не учтет всей важности и серьезности переживаемого благодаря войне момента и в критическую минуту, увлекая за собой здравомыслящую часть России, не придет на помощь Верховной власти государства, как это было в 1914 году. «Не народное это движение, – была Их мысль, – это все подпольное, партийное, наносное, не свое, не русское». Но движение было опасно уже потому, что утомление войной сказывалось во всем: и в настроении народных масс и войск, и в дезорганизации работы государственных аппаратов, и в расстройстве фабричной и заводской деятельности страны, и в понижении земледельческой производительности, и особенно в ухудшившейся работе транспорта и подвоза.

Все это, в связи с утратой активного импульса войны и необходимостью в то же время продолжать войну во что бы то ни стало, вызывало у Государя и Государыни большое беспокойство и тревогу за ближайшие последствия происходивших волнений в стране, в которых лично Им угрожавшие опасности не играли для Них никакой роли. В эти дни Царь и Царица менее всего думали о самих себе; все внимание Их было сосредоточено на том, чтобы Россия не потеряла способности продолжать тяжелую борьбу на западе.

Тревога за сохранение боеспособности Русского государства доминировала в эти дни над всем остальным, даже над опасением за жизнь горячо любимого Сына-Наследника, состояние здоровья которого к 22 февраля приняло очень опасный характер. Трудно представить себе ту душевную борьбу, которую Государь переживал в эти тяжелые дни государственной и личной жизни: борьбу между долгом Царя и Верховного Вождя армии, с одной стороны, и Отца и русского человека «всея земли» – с другой. Напрасно «общественное мнение» полагало, писало и кричало, что Царь живет и действует, ослепленный лживыми докладами «временщиков» и честолюбивых царедворцев, Его окружавших; по книгам, брошюрам, вырезкам из журналов и газет, найденным в вещах Царской Семьи во время следствия об Ее убийстве, видно, что Государь и Государыня проникали в текущие политические события и движения несравненно глубже, чем о том думало большинство представителей интеллигенции и общества, агитировавших в массах против Них, или пассивным отношением способствовавших такой агитации.

Допрос свидетелей по делу и лиц, остававшихся при Царской Семье до последней возможности, подтверждают это положение и позволяют составить себе приблизительное представление о глубине национальной и личной драмы, которую перенесла русская Державная Чета в последние двенадцать лет своего царствования, и о тех благородно-национальных чувствах, которые руководили действиями Государя и Государыни в дни 22 февраля – 9 марта 1917 года. Теперь, благодаря следственному производству, благодаря остаткам «вещественных доказательств» истинных образов погибших Членов Царской Семьи, благодаря начинающим ныне появляться заметкам и воспоминаниям об Августейших Мучениках, а главное, благодаря испытанным на самих себе последствиям нашего «общего Земского греха», мы не можем не сознаться, что в свое время не знали и не понимали покойных Царя и Царицу. Судили же о Них или в ослеплении и увлечении «общественным мнением», или с сознательно лживою и злостною целью…»[1156].

Конечно, полагал генерал, никто не мог оспорить право Государя жесткими методами подавить «революционный бунт», начавшийся в столице в феврале 1917-го. Но это бы противоречило натуре Государя, его самоотверженному намерению совершить жертвенный подвиг ради спасения Родины: «…Если бы Николай II обладал «государственным гением Царя Петра или Иоанна Грозного, то, быть может, Ему единолично, как и им, удалось бы справиться с восставшим против Него или слишком пассивным «боярством» Его времени. Он был богат теми душевными качествами, которых недоставало Петру и Иоанну, был мудр и прозорлив в чисто русском складе ума и тверд в своем духовном мировоззрении. Но в то же время Он был в полной мере сыном Христовой веры, не мог быть граждански жестоким и верил, что в предназначенной Ему Промыслом Божьим мировой духовно-идейной борьбе может победить окончательно не физическая сила власти, а пример бесконечной любви власти к своему народу, до готовности отдать за него свою жизнь…»

Не сложилось, к сожалению, и взаимодействия с российскими политиками, российской интеллигенцией, призванной, по мнению Дитерихса, стать новой опорой власти, но вместо этого шедшей на поводу революционеров: «…Сознание своего идейного одиночества в кругу русской интеллигенции являлось одним из элементов душевной драмы последнего десятилетия царствования Императора Николая Александровича и Императрицы Александры Федоровны. Это идейное одиночество созналось Государем в полной мере со времени опыта сотрудничества с 1-й Государственной думой…»[1157].