— Будем надеяться, с лучшим результатом. Меня не волнует, если меня убьют, как Линкольна, а не как беднягу Маккинли. Линкольн так и не понял, что произошло.

Хэй невольно вздрогнул.

— Я в этом не уверен. Когда мы составляли его жизнеописание, я прочитал протокол вскрытия. Видимо, пуля вошла не в затылок, а в левый висок, это значит, что он слышал, как Бут появился у двери в ложу, и повернулся посмотреть, кто это…

— И увидел?

— И на мгновение увидел револьвер.

— Ужасно! — Рузвельта явно обрадовали эти чудовищные подробности.

У фасада дома Анны Рузвельт-Коулс на Эн-стрит дежурили двое полицейских. Из окна второго этажа свисал приспущенный американский флаг.

— Почему они не снимут эти флаги? — раздраженно спросил Рузвельт; Хэй понимал, что Рузвельта выводят из себя эти знаки траура по его предшественнику.

В гостиной первого этажа Рузвельта встретили жена Эдит, сестра Анна, которую он звал Бэйми, и сын Теодор. Дамы были в трауре и в отличном настроении. Они суетились вокруг Хэя, которому нравилось, что с ним обращаются, как со старинным фарфором. Его усадили в кресло, предложили сигару, от которой он отказался. Тем временем новый президент энергично шагал по комнате, задавая вопросы, на которые ответы имел он один. Во время этого спектакля очаровательная Эдит сохраняла величественное спокойствие. Хэй всегда предпочитал ее шумному — другого слова не подберешь — Теодору.

Эдит Кермит Кэроу происходила из гугенотов, соединившихся семейными узами с Джонатаном Эдвардсом[309]. Она знала Теодора всю жизнь. Семья Кэроу жила в Нью-Йорке на Юнион-сквер рядом с домом деда Теодора. Эдит была книжница, что в этом мире служило не лучшей рекомендацией, но сближало ее с легко возбудимым астматиком Теодором, который был не только книжником, но и упрямым спортсменом, вознамерившимся упражнениями компенсировать физическую ущербность.

Хэй всегда считал, что Рузвельт воспринимает свою необыкновенную жену уж слишком как нечто само собой разумеющееся. Это отношение было настолько привычным, что однажды, наверное, к немалому ее изумлению, — кто может сказать, так как она всегда была сама тактичность и сдержанность — Теодор в день своего двадцатидвухлетия женился не на ней, а на красивой девушке Элис Ли, а Эдит Кэроу, говорят, спокойно присутствовала на свадьбе как гостья. Потом Элис Ли родила дочь Элис и вскоре умерла в один день с матерью Теодора. Две внезапные смерти заставили Теодора уйти из политики — он был тогда членом Ассамблеи штата Нью-Йорк — и уехать из Нью-Йорка. Он купил ранчо в Бэдленде, штат Дакота, потерял деньги, попробовав заняться скотоводством, и писал книги о своем мужестве с удивительно заразительной самовлюбленностью. Четыре глаза, как прозвали очкарика Теодора бывалые люди Запада, был большим героем в собственных глазах и доставлял массу удовольствия своим друзьям из братства Червей, хотя и не в том смысле, какой был бы ему приятен. Ведь в их глазах, в отличие от Кларенса Кинга, он был просто пижоном.

Слушая этого самого неправдоподобного из американских президентов, Хэй вспомнил поразительно пророческое письмо Генри Адамса из Стокгольма, которое пришло в день покушения на президента. Темой письма была «везучесть Тедди», а также, как выяснилось теперь, его счастливая судьба. Теодор, по словам Адамса, это «чистое действие», чем-то сродни божественному: бескрайняя энергия, не имеющая четкой цели.

В конце концов Рузвельт вернулся с Запада беднее, чем был до отъезда, но с именем, известным читателям журналов. Проиграв выборы на пост мэра Нью-Йорка осенью 1886 года, он весьма помпезно сочетался браком с Эдит Кэроу в Лондоне в церкви Св. Георгия на Ганновер-сквер; шафером на свадьбе был Сесил Спринг-Райс, любимый братством Червей британский дипломат. Рузвельты вернулись в уродливый, но комфортабельный дом на Сигамор-хилл в Ойстер-бэй, Лонг-Айленд. Здесь он писал шеститомную историю «Завоевание Запада», наводнял дом детьми и замышлял с помощью Генри Кэбота Лоджа политическую карьеру, прерванную не только личными трагедиями, но и недоверием к лидеру республиканской партии Джеймсу Г. Блейну; к его счастью, эта его антипатия не сделала его отступником наподобие истинно добродетельных республиканцев, что решили взорвать партию и высоко поднять знамя Независимых магвампов[310]. Рузвельт и Лодж были слишком практичны, чтобы поддержать этот исполненный идеализма жест. Они остались с Блейном, который проиграл президентские выборы Кливленду в 1884 году.

Сочиняя биографии Томаса Харта Бентона[311] и Гавернира Морриса[312], а также эссе во славу американизма того сорта, что буквально выводил из себя Генри Джеймса, он занялся созданием президентов. Созданный таким образом президент Бенджамин Гаррисон вознаградил политическое рукоделие Теодора местом в комиссии по делам гражданской службы.

И президент, и Теодор очень хотели, чтобы он стал заместителем государственного секретаря, но сам секретарь Джеймс Г. Блейн имел, как и все политики, долгую память, и Теодор был вынужден удовлетвориться реформированием гражданской службы, чьи авгиевы конюшни не взялся бы очистить никакой Геркулес. Хотя Теодор Геркулесом не был, но в силу характера он не мог сидеть без дела. В 1889 году в возрасте тридцати лет он добился поста руководителя комиссии. Он обрушился на «систему политических трофеев»[313], и пресса была от него в восторге. Когда президента-республиканца Гаррисона сменил демократ Кливленд, Рузвельт сумел сохранить свой пост. В течение следующих шести лет он служил в комиссии, близко познакомился с братством Червей. В 1895 году мэр Нью-Йорка, сторонник реформ, назначил Рузвельта президентом городского полицейского комиссариата. Рузвельт зарекомендовал себя неустанным гонителем порока, и пресса смаковала его эскапады. Поскольку закон, запрещавший салунам продавать свое зелье в праздничный день отдыха игнорировался, Рузвельт закрыл салуны, а это значило, что их держатели не должны были больше оплачивать покровительство мистера Крокера из Таммани-холла. Но мистер Крокер оказался изобретательнее Рузвельта; он добился того, что судья вынес постановление о том, что поскольку законом не запрещено подавать в салунах алкогольные напитки вместе с едой, то соленый сухарик, которым закусили бутылку виски, сделал незаконное законным.

Рузвельт соприкоснулся также с миром, от которого всегда был отгорожен, — с беднотой. Проводником ему служил уроженец Дании журналист Джекоб Риис[314], написавший полемическую книгу «Как живет другая половина». Рузвельт получил возможность увидеть не только масштабы бедности великого города, но и равнодушие к ней со стороны правящего класса, к которому принадлежала и его семья.

На Хэя никогда не производили большого впечатления отдельные бесстрастные выпады Теодора, в которых он клеймил «зло большого богатства»; как любил повторять Генри Адамс, все они были сторонниками статус кво. Хотя полицейский комиссар заработал репутацию, прижав бесчестных полицейских, но когда