взглянул на меня. — Тебя-то, может, волны подхватят, а я вот вряд ли взлечу.

— И слава Создателю, — не менее серьезно ответила я, затягивая веревку на талии. — Дай, привяжу тебя. Ты таких узлов не знаешь.

— Берта научила? Если она, то знаю.

— Не Берта, — улыбнулась я. — Под водой другие умельцы…

Очередная волна ударила о маяк, и мне почудились в пенном гребне знакомые очертания… Нет, нет, это воображение шалит, не могла я увидеть маму — я ведь ее почти не помню! А мало ли русалок похожи силуэтом…

За нашими спинами пылал огонь, но далеко ли его видно сквозь кромешную тьму? Полночь была еще не скоро, но и теперь уже кругом сделалось черным-черно, и море перемешалось с небом, как сказала старая Берта, только гребни волн белели в темноте.

Не приведи Создатель человеку оказаться в открытом море в такой шторм!

— Что делать, Марлин? — спросил Эрвин, крепко державший меня за пояс, то ли чтобы меня не сдуло, то ли чтобы самого не унесло. Хоть мы и привязались крепко-накрепко, но все равно жутко было ощущать себя на немыслимой высоте, над острыми скалами, среди бушующей стихии! — Я чувствую, что должен быть здесь, должен сторожить огонь на маяке, но есть что-то еще, и этого я понять не могу…

— Попробуй позвать братьев! — ответила я. Приходилось почти кричать, чтобы он мог разобрать мои слова, у людей слух не настолько тонок, как у русалок. — Хотя бы кого-то!

— Но как?!

Я жестом попросила его помолчать, и Эрвин сильнее притиснул меня к себе.

В лицо мне летела морская пена, но холодно не было. В том ледяном мире и впрямь можно было замерзнуть, а здешние волны были еще по-летнему теплыми…

— Я позову их для тебя, — сказала я наконец. — Но я уже говорила, что почти не знаю их! Ты рассказывал мне кое-что, но этого мало, Эрвин… Ты должен вспомнить что-то оставшееся в твоем сердце, связанное с ними, что-то не дающее забыть их, связывающее вас… То, ради чего ты готов броситься за ними в эти волны!

— И как рассказать об этом?

— Никак. Просто вспоминай, — ответила я по наитию, — закрой глаза, не думай о том, что творится кругом, просто вспоминай! Обними меня крепче и не отпускай… Не знаю, что случится, если случится вообще, но не отпускай, пока я не скажу!

Эрвин молча кивнул и сильнее сжал руки, а я откинула голову на его плечо и тоже прикрыла глаза. Я не хотела спрашивать, о ком из братьев он станет вспоминать. Если у меня что-то получится, это не будет иметь никакого значения, а если нет — так и тем более…

Распев — дело небыстрое. Я знала, что ощущает сейчас Эрвин — он будто бы держал в руках сильно вибрирующую струну, только не слышал ни звука, но, возможно, чувствовал перемену тона — выше или ниже. Я же постаралась раствориться в нем — в его воспоминаниях, как подсказывал мне инстинкт. Меня никто не учил подобному, даже ведьма, но, может, это имеется в крови у всех русалок, только не каждая пытается воспользоваться врожденным знанием? А может, его и вовсе не существует, а я просто выдумываю?

Под закрытыми веками вдруг посветлело, и я уж подумала, что разразилась гроза, но нет… Это был яркий солнечный свет, теплый, летний!

Вспышка — и я вижу маленького мальчика: он бредет куда-то по усыпанной цветным гравием дорожке и горько плачет, не утирая слез. Так плачут не от простой обиды, я видела человеческих детей…

«Ты что? — спрашивает вдруг второй мальчик, заметно старше. — Кто тебя обидел?»

«Никто… — сквозь рыдания отвечает первый. — Он сказал, это я виноват, что мама умерла… Все так говорят! Даже папа!»

«Знаешь, и мне говорят так же, — вздыхает второй. — Не плачь. Думаешь, наши мамы обрадуются, если увидят нас в слезах? Да не реви же ты… Помнишь, третьего дня мы видели лебединый клин?»

«Помню…»

«Старик говорит, Создатель иногда отпускает хороших людей, чтобы они могли посмотреть на своих родных, — заговорщицким шепотом говорит старший мальчик, вытирая зареванную физиономию младшему. — Тогда они притворяются птицами и глядят на нас с высоты. Так что, когда в другой раз увидишь лебедей, помаши им — кто знает, вдруг твоя мама летит с ними и видит тебя? А теперь идем. И не слушай Мартина!»

«Откуда ты знаешь, что это был Мартин?» — поражается мальчик.

«Оттуда, что Михаэль когда-то говорил мне то же самое, — невесело усмехается первый. — Потом он вырос и попросил прощения. Потерпи…»

Они пропали во вспышке солнечного света, а я поняла: это же Эрвин и Герхард! Только спросить ни о чем не успела, картинка перед глазами сменилась.

«Держи, — говорит рослый черноволосый подросток, сунув что-то другому мальчику, еще ребенку. — Ты ее даже не помнишь. Тебе хуже. А на парадных портретах совсем не она».

Он уходит быстрым шагом, а мальчик смотрит на ту вещь, что ему досталась. Это маленький медальон с портретом — с него смотрит милая женщина с каштановыми волосами. Медальон очень потертый, видно, его годами носили при себе…

«Мартин, — догадалась я. — Так он попросил прощения, Герхард был прав… Но Мартина больше нет!»

Снова вспышка, на этот раз — молния.

«Струсил, да, струсил? — весело спрашивает юноша лет пятнадцати все того же мальчишку. — Погоди, это еще гром не грянул!»

«Ничего я не струсил! — отвечает тот, прижимаясь к корявому стволу. — Ты сам-то не боишься в грозу под деревом прятаться?»

«Это бузина, а в бузину молния не бьет», — серьезно отвечает юноша почему-то с другой стороны.

«Ничего себе! А я думал, это дерево…»

«Она старая, ее еще дед посадил, так говорят. Вот и выросла. Что притих?»

«Я слышал, тебе невесту нашли, — с некоторым злорадством говорит мальчик. — Она даже помладше меня, но очень знатная!»

«Ну нет! — восклицает тот. — Я же тысячу раз говорил, что мы никогда не женимся! А если женимся, то только на сестрах, желательно близнецах, иначе получится сущее безобразие! И вообще, я не желаю делиться с какой-то незнакомой девицей…»

Он смеется во весь голос, и ему вторит точно такой же смех, но второго юношу я не вижу, вспышка молнии ослепляет…

Вздрогнув, я открыла глаза и тут же зажмурилась — в лицо мне летела морская пена.

— Кажется, я что-то чувствую, — едва слышно прошептал Эрвин, но я расслышала. — Не понимаю что, но оно рядом… совсем рядом…

«Раз так, — подумала я, не прекращая петь, — нужно звать громче!»

И то — огонь маяка так рвался