«Зачем я здесь?» – пронеслось в ее сознании, но, несмотря на кажущуюся нелепость своих поступков, женщина машинально прошла через внутреннюю перегородку к столу главного бухгалтера и окинула его взглядом: тут в полном порядке были разложены стопки документов. Справа, под монитором, лежали два остро отточенных карандаша и красная ручка, рядом ножницы, в углу стояли сапоги.

Ира встряхнула головой, словно сбрасывая наваждение, и быстро вышла из офиса.

В коридоре, возле женского туалета, уже собралось много народу. Она заметила Вадима, возвышавшегося над прочими, а навстречу ей спешила Антонина Васильевна:

– Ирина Олеговна, вам лучше не ходить туда!

– Почему? Что там такое?

– Там Галя… она, понимаете… мертва.

Ирина боялась услышать эту фразу.

– Но… как же так? Что значит «мертва»… Я же с ней недавно разговаривала – не больше часа тому назад. Антонина Васильевна, как это… произошло?

– Не знаю, не знаю, говорят, повесилась. – Антонина Васильевна, оказавшаяся тут же, увлекла ее назад по коридору.

– Да ну, бред какой! Она была жива и здорова и полна энергии, а вы говорите – повесилась!

– Да мало ли чего случается. Человек ходит, разговаривает, а потом – раз! – и нет его.

Ирина позволила усадить себя на диван в своем кабинете и попросила оставить ее одну. Молча сидела, уставившись в карту мира на противоположной стене, потеряв счет минутам. Из оцепенения ее вывел легкий стук в дверь, и на пороге появились два незнакомых молодых человека. Впрочем, она сразу определила, что они из органов: быстрый взгляд по сторонам, дежурная улыбка на губах и холодные пронизывающие глаза, пытающиеся найти очертания пистолета под ее лифчиком, угловатые движения…

– Ирина Олеговна, вы не могли бы уделить нам несколько минут? – осведомился старший из них после официального знакомства с предъявлением служебных удостоверений.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложила она, придвигая свое кресло ближе к столу. – Как я понимаю, разговор будет о Галине Ушаковой.

После исчезновения Андрея ей была знакома процедура. Она рассказала им все, что относилось к событиям этого дня. Они слушали, не перебивая, делая пометки в своих блокнотах, иногда вставляя уточняющие вопросы. Потом один из них спросил:

– Извините, а это не ваш родственник находится в розыске?

– Да, это мой муж.

Выражения лиц посетителей оставались непроницаемыми. Тот, что казался главным, спросил:

– Вы связываете как-то два этих… неординарных происшествия?

– Знаете, я недавно только взялась за ведение дел фирмы, поэтому пока не могу с уверенностью сказать, что здесь странно, а что – обычное явление. Но, конечно, это наводит на некоторые мысли, поэтому ваша помощь была бы очень кстати.

Про себя она отметила, что эти ребята уже собрали достаточно информации, потому что не стали долго допекать ее расспросами, предупредив, однако, что при необходимости еще свяжутся с ней. После их ухода она почувствовала усталость: в висках стучало, на душе тяжелым грузом лежало ощущение вины перед Галиной Ивановной, хотя она не могла себя упрекнуть в чем-либо конкретно – не она же, в конце концов, набрасывала ей петлю на шею. Как было бы здорово поехать сейчас домой, лечь в теплую ванну и расслабиться, скинуть с себя проблемы и забыть про всех, а потом почитать что-нибудь легкое, съесть наскоро приготовленный ужин и улечься перед телевизором – и чтобы ни забот, ни тревог. И Акимов рядом. Она уже даже и не помнила это непередаваемое по своей востребованности чувство полной удовлетворенности и внутренней гармонии. Подзабыла с тех самых пор, когда муж последний раз, приобняв привычным движением, поцеловал ее в щеку и ушел рано утром на работу. Только потом уже, в тысячный раз прокручивая в памяти эти последние мгновения общения с ним, ей стало казаться, что он на секунду дольше, чем всегда, удержал ее в своем теплом и таком мимолетном объятии, окутав своим личным интимным ароматом, который она так хорошо знала! И в глаза ей глядел дольше и даже с подзабытой уже толикой нежности и… тревоги? Это была тревога? Впрочем, в последние дни он постоянно был на взводе. А теперь она просто-напросто романтизирует в своих фантазиях. Все было, как обычно! Дождешься от него…

Почти до восьми вечера она оставалась в офисе, общаясь с партнерами на своем ломаном английском, убеждая и себя, и их в правоте своих утренних решений. Брайан оказался словоохотливым мужчиной среднего возраста, готовый принять ее доводы по оплате, но лишь только она пыталась подтвердить его согласие реальными словами, как неизменно в ответ слышала непреклонное «no way», и ей приходилось заново объяснять сложившуюся ситуацию. В итоге они все же нашли компромисс, и из офиса она выходила с чувством исполненного долга. Наконец.

Ее автомобиль одиноко стоял на своем персональном парковочном месте, и Ирина не стала дожидаться, пока прогреется двигатель, а сразу поехала домой. На стоянке ее встретили, как обычно, приветливыми и ласкающими ниже спины взглядами, но от усталости ни этих взглядов, ни своих ног она уже не чувствовала. Она шла домой по тускло освещенной улице между домами и вдруг поймала себя на ощущении, что за ней кто-то следует. Она обернулась, но никого не увидела: тротуар был пуст, легкий ветерок гонял мусор по обочинам, из окон падал свет на бесформенную жижу, в которую предсказуемо превратился недавний снег. Ирина прибавила шагу, но тревожное чувство ее не покидало: это не было отзвуком шагов, это не было чьим-то дыханием за ее спиной, но в голове засело ощущение, что за ней наблюдают, пристально смотрят, со всех сторон сразу, и она не в силах была укрыться от этого преследования, избежать пронизывающего ока, готового, казалось, проникнуть внутрь ее сути.

Почти бегом она вбежала в свой подъезд и вызвала лифт, и пока он мучительно медленно спускался, ей все казалось, что вот-вот распахнется парадная дверь, и вслед за ней ворвется в подъезд нечто, и ей некуда будет скрыться, негде искать спасения, и даже крикнуть «Пожар!» не останется ни времени, ни сил; да и кто ее услышит, если квартиры в доме располагались только со второго этажа. Она заворожено смотрела на входную дверь подъезда, сосредоточив взгляд на тускло горевшем красном глазке домофона, прислушиваясь к звукам извне, а потом буквально вломилась в не успевшую до конца раздвинуться дверь лифта и остервенело стала нажимать на кнопку своего этажа; и даже внутри кабины, ползущей вверх, Ирина не могла сбросить с себя охватившую ее панику, а перед глазами вдруг всплыли туфли и краешек серой юбки, и она, стиснув зубы, начала умолять свой мозг не показывать ей остальное – она не хотела представлять себе искаженное в агонии лицо Галины, высунутый в предсмертной судороге язык, закатившиеся глаза и скрюченные пальцы, пытающиеся сбросить с себя острую, как лезвие, тонкую металлическую нить, разорвавшую тонкую белую кожу на хрупкой женской шее. Ее руки тряслись, когда она доставала ключи, а потом не могла попасть в замочную скважину, постоянно оглядываясь на темный лестничный пролет, словно ожидая, что вот-вот откуда-то сверху из полумрака вдруг вывалится безжизненное тело, которое будет раскачиваться на веревке в посмертном ритме бесстрастного маятника.