и Элия напали на меня и привязали к стулу… Когда они ранили меня, а ты спас…

– Нет, – твердым голосом прерывает меня Кево. – Нет, это мы не планировали. По крайней мере я. Не знаю, может, к тому времени они перестали мне доверять, или Уилл и Элия просто потеряли терпение, но я в этом не участвовал. Да я бы никогда на такое не согласился! Вот почему тогда они оба сбежали. Для меня было стратегически важно быть рядом с тобой, Блум. Но это не значит, что сам я этого не хотел.

В смятении качаю головой. Что-то я не понимаю. Его версия истории на самом деле звучит довольно безобидно. Но то, как мой отец разговаривал с Кево в Гетеборге, не вписывается в этот образ исправившегося бунтаря, у которого внезапно проснулась совесть.

– Так ты хочешь сказать, что с этого момента для тебя все было кончено? Что после этого у тебя больше не было контактов с Элией, Уиллом и другими повстанцами?

– Какое-то время – да. – Во взгляде Кево читается напряжение. – В квартире в Осло Джозеф появился только после твоего побега, когда они перепробовали все способы провести ритуал без тебя. Он предложил показать мне самый легкий путь на остров. Взамен Джозеф хотел, чтобы я помог ему добраться до тебя.

К горлу подкатывает тошнота, и я отвожу взгляд.

– Потому что тебе я доверяю больше всех.

Тошнота поднимается во мне, и я отвожу взгляд. «Потому что я доверяю тебе больше всех».

Кево молчит так долго, что я поднимаю взгляд. На его лице отражается смесь боли и отчаяния. Какое-то время мы смотрим друг на друга, потом он отталкивается от комода и подходит ко мне. Я должна отодвинуться, должна сохранить дистанцию между нами. Но я не могу. Сижу, застыв на выглаженном покрывале, а он останавливается перед кроватью и встает на колени, пока наши лица не оказываются на одном уровне. Почти физически ощущаю его взгляд на своей коже.

– Клянусь тебе, – говорит он так тихо, что я почти не разбираю слов, – что в тот момент моя преданность ему уже не принадлежала, Блум. Да, он хотел, чтобы я связался и поговорил с тобой, но я все равно бы это сделал. Я подыграл ему, позволил думать, что я на его стороне. Но это было ложью. Каждое слово, что я говорил Джозефу, было ложью, поверь мне. Единственная причина, по которой я не отправил его прямиком в ад, заключалась в том, что мне нужна была информация. К тому же я знал, насколько опасны он и его люди. Элия и Уилл были готовы на все, чтобы добраться до тебя, и я знал, что, если откажусь, он пошлет их. Проще было выдать себя за их союзника. Так я мог следить за противником и в то же время знать, что он замышляет. Однако я дал им ложную информацию и не сказал, где мы находимся. Я думал, что таким образом смогу обмануть повстанцев и мы будем в безопасности. – Его взгляд становится жестким, резким, почти опасным. – Но я ошибся. Я понятия не имел, что они нашли дом в Гетеборге, что они вообще знали, в каком городе мы находимся. Клянусь тебе, Блум, я не имею к этому никакого отношения. Я уже давно освободился от контроля Джозефа. Все, что я тебе сказал или что… что мы делали, – это не он. Это все я. Я не мог рассказать тебе, кто твой отец. Это вызвало бы у тебя лишние подозрения, и я бы тебя потерял. В конце концов… в конце концов, в какой-то момент стало уже слишком поздно ненароком выдать эту информацию. И прежде чем я успел спокойно поговорить с тобой и все объяснить, нас уже нашли.

Открываю рот, но тут же закрываю, потому что не знаю, что на это ответить. Я так хочу поверить ему, обо всем забыть и продолжить с того места, где мы остановились. И часть меня верит Кево. Верит, что интриги прекратились, когда между нами что-то началось. Но другой части пришлось на собственном опыте узнать, что доверять нельзя никому. Ни собственной семье, ни друзьям и уж точно ни тому, кто так долго и так часто мне лгал.

– Даже если все это правда, – наконец говорю я, не в силах подавить дрожь в голосе. – Даже если я снова смогу доверять тебе, это не изменит того факта, что ты солгал мне, Кево. О моем отце. У тебя было множество возможностей сказать мне правду. В салоне самолета или по дороге в Гетеборг. В самом Гетеборге. Все, что ты сказал мне сейчас, ты мог сказать и тогда. Тогда бы мне не пришлось выяснять это таким образом. Я бы тебе поверила.

– Правда? – настойчиво спрашивает он. – И ты бы не сбежала? Не закрылась бы от меня?

Честно? Не знаю. Не знаю, как бы я отреагировала в этой ситуации, но это не имеет значения, потому что Кево не дал мне шанса узнать это.

– Думаю, мы никогда этого не узнаем, – вздыхаю я, проводя ладонью по лицу.

– Мы все исправим, – вдруг с жаром говорит Кево, и я не знаю, кого он пытается убедить – меня или себя. – Я завоевывал твое доверие раньше и сделаю это снова. Я докажу тебе, что ты можешь на меня положиться.

– Кево. – Я шумно выдыхаю и сглатываю ком, образовавшийся в горле. – Я уверена, что ты не наденешь мешок мне на голову, когда я отвлекусь, ясно? Я знаю, что на Калинойе у тебя был шанс передать меня повстанцам, но ты этого не сделал. Я верю, что ты на нашей стороне. Так нормально? На большее меня пока не хватает.

– Но этого недостаточно, – настойчиво шепчет он. – Мне этого недостаточно, Блум. Тогда, на Калинойе, и прошлой ночью… Я не могу вынести того, что не могу быть с тобой, понимаешь? Схожу с ума, оттого что не могу обнять тебя и что меня не было рядом с тобой, когда с твоей мамой случилось такое. Последняя неделя была сущим адом. Я не могу стоять в стороне и смотреть на тебя, не имея возможности быть рядом с тобой. По-настоящему рядом.

Слова Кево больно ранят меня. Ведь, по сути, в них именно то, чего я так отчаянно хотела во время своего маленького заточения: поддержка. Знание того, что рядом есть кто-то, с кем можно хоть немного поделиться своими проблемами. И я понимаю, что Кево был для меня таким