— не настоящая графиня. И потому я ограничиваюсь тем, что рассказываю о любимой подруге, которая пропала несколько лет назад не без участия некоего маркиза Паулуччи. И поскольку этот маркиз сейчас как раз находится в Грязовце, то было бы неплохо заглянуть в его дневник, в который он скрупулёзно записывает всё, что с ним происходило. А значит, и сведения о пропавшей девушке там наверняка есть.

Я могу промолчать об этом, но всё-таки считаю нужным предупредить:

— Только он не простой человек, этот Паулуччи — не без способностей.

Каких способностей, уточнять не требуется. Но, похоже, Вадима это не пугает. Напротив, теперь он смотрит на меня уже пристально, не таясь, словно моя просьба уже сделала нас соучастниками.

— Ну, что же, Анна Николаевна, так даже любопытней.

38. Обыск

Мне стыдно, но я фактически становлюсь организатором преступления. Мне совсем не хочется втягивать в это Кузнецова, но я понимаю, что одна не справлюсь. И я ужасно боюсь Паулуччи. Однажды он уже перебросил меня в прошлое, и кто знает, что он может выкинуть на этот раз? А если он отправит меня в Италию? Да еще и сам отправится вместе со мной? Или применит какое-то заклинание, подчинив себе мое сознание. Правда, я надеялась, что такого заклинания у него всё-таки нет — иначе он мог бы применить его и в двадцать первом веке. Но в любом случае, он — опасный человек, и действовать следует осторожно.

Проникается серьезностью ситуации и Вадим.

— Негоже вам, Анна Николаевна, туда соваться. Ежели этот маркиз и впрямь такой колдун, как вы говорите, то и в доме у него, должно быть, всяких ловушек понаставлено. Тронешь вещицу заколдованную и в жабу, в змею или еще в какую-нибудь тварь превратишься.

Сначала я думаю, что он таким завуалированным способом пытается от этого дела и сам отказаться, и меня отговорить. Но потом замечаю веселые искорки у него в глазах и начинаю понимать, что он надо мною просто смеется.

— Напрасно вы так! Он на самом деле — человек страшный.

Мне прямо так и хочется рассказать Кузнецову про свою тайну, но я понимаю — это ни к чему. Несмотря на то, что он мне интересен, и я уже испытываю к нему самую искреннюю симпатию, но всё-таки я его почти не знаю и дать ему в руки оружие против меня не могу.

— Потому и говорю, барыня, чтобы вы дома сидели. А уж я сам как-нибудь с этим разберусь.

Он говорит это спокойно и уверенно, и что-то ёкает внутри меня. Рядом со мной никогда не было таких мужчин, которые были бы для меня надежной стеной, за которой я могла бы укрыться. Как там говорится, «я и лошадь, я и бык»? Вот такой лошадью я всегда и была. А оказывавшиеся рядом мужчины были слабы и сами нуждались в поддержке.

— Вы даже не знаете, что искать, — возражаю я.

— А вы? — парирует он. — Разве вы сами видели его дневник? Ну, то-то же. А уж тетрадку с записями ото всего прочего я как-нибудь отличу. Не сундук же с бумагами он с собой возит. А хоть бы и сундук…

Это звучит разумно, но я всё-таки качаю головой. Если Паулуччи застанет меня в своей квартире, он вряд ли станет привлекать к делу полицию. А вот для Кузнецова дело может закончиться печально.

— Да вы не бойтесь, ваше сиятельство, я сам туда тоже соваться не стану. Есть у меня знакомец один — из тех, про кого вам знать вовсе ни к чему. Промышлял он в свое время в Москве не вполне потребными делами. Он любой замок открыть может. Сейчас он уже стар и ничем таким не занимается, но ежели я попрошу, то, думаю, не откажет — вспомнит молодость.

— Где же вы с таким человеком познакомились? — удивляюсь я.

Он усмехается:

— Да было дело. Года три назад я его на дороге подобрал, когда сено в Грязовец возил. Он почти неживой был, на обочине лежал — напал на него кто-то из лихих людей. Ага, вор у вора дубинку украл. Я его в Даниловку привез — к Дмитрию Степановичу. Доктор его недели две у себя во флигеле держал, но на ноги поставил.

Я киваю — да, в этом деле такой человек лишним не будет. И без особой охоты, но соглашаюсь — хорошо, пусть они вдвоем попробуют дневник Паулуччи отыскать.

— Но только убедитесь, что его дома нет. И слуги его. И что горничная не пришла убираться.

— Да не беспокойтесь вы, Анна Николаевна, — хмыкает Кузнецов, — не вчера родился.

На следующее утро он уезжает в город верхом, а я весь день схожу с ума от беспокойства. Хожу по гостиной из угла в угол и отказываюсь от обеда.

— Да сядь ты уже, переполошная! — сердится тетушка. — Ежели Паулуччи его в полицию сдаст, то какой-нибудь чин непременно в поместье приедет.

— А если не сдаст, а магию свою к нему применит? Если он даже над женщинами, которые ему доверились, опыты ставит, то что он может сделать с совершенно чужим для него человеком? — я вспоминаю, как Вадим говорил про жабу, и лепечу: — Может, он его в зверушку какую превратит, а мы и не узнаем.

Тетушка машет рукой, а сидящий позади нее на спинке кресла Василисий гневно фыркает:

— Чушшшь!

Я до сих пор не понимаю, умеет ли он на самом деле говорить, или это просто набор звуков, которые мне кажутся похожими на слова.

Но тётушка охотно с ним соглашается:

— Вот, даже кот понимает, что ни один маг не может человека в зверушку превратить. Если бы Паулуччи на такое был способен, он бы уже, знаешь, каких дел натворил? Тогда бы не он от императорской магической службы бегал, а она от него.

Но мне всё равно не по себе. Если с Вадимом что-то случится, то именно я буду в этом виновата.

Кузнецов возвращается в Даниловку только ночью. Он не решается подъехать к дому, но тишина на дворе стоит такая, что я слышу, как открываются ворота конюшни, и выхожу на крыльцо. На свет лампы ко крыльцу подходит и Вадим. И вид у него совсем не такой бравый, как поутру.

— Что-то случилось? — шепотом спрашиваю я.

— Не беспокойтесь, Анна Николаевна, вашего маркиза я видал только издалека. Найти дом, в котором он остановился, труда не составило — о таком госте в уездном городе сейчас каждая собака знает. А вот ждать, пока он