— Но где он был всё это время? — недоумеваю я. — Он выскочил из квартиры сразу же, как заметил дым — я слышала, как хлопнула входная дверь.

Мы с Кузнецовым переглядываемся, и он первым озвучивает то, о чём я подумала и сама:

— Он прячет дневник не в квартире, а на чердаке или на лестнице.

— Но это слишком опасно, разве не так? Да, пока в доме живет только он, но что, если в другие квартиры тоже кто-то заселится? По этой лестнице станут ходить и другие люди.

Но Вадим качает головой:

— Если он такой прохвост, как вы говорите, то куда опаснее держать такую вещицу как раз дома. Он знает, что им интересовалась полиция и даже тайный сыск, и понимает, что они могут нагрянуть к нему снова.

— Но он же как-то возит дневник с собой! — возражаю я. — А в дороге его тоже могут задержать и обыскать.

— Значит, в карете у него тоже есть тайник, — предполагает Вадим. — Но это мы пока проверить не можем. А вот осмотреть лестницу и чердак — вполне.

Слуга, кряхтя, затаскивает сундук обратно в квартиру, а сам Паулуччи возвращается туда только через несколько минут, что только укрепляет нас в мысли о тайнике вне квартиры.

Поскольку предполагалось, что мы проведем в карете не один час, я захватила с собой берестяную фляжку с водой и маленькую корзинку с ягодными пирогами. У Лукерьи Ильиничны выходили отменные пироги с клубникой и малиной.

Кузнецов сначала разделить со мной трапезу отказывается. Я этому ничуть не удивляюсь. А вот его наверняка мое поведение сильно удивляет. Ну, что же, пусть думает что хочет. Иногда мне ужасно хочется стать собой прежней — без этих барских замашек и постоянной заботы о соблюдении приличий.

Я жую пирожок с таким аппетитом, что у Вадима начинает урчать в желудке. Я повторяю предложение, и на сей раз он не отказывается.

Паулуччи со слугой отбывают в десять утра. Маркиз при полном параде — значит точно едут в Даниловку. И всё-таки мы выжидаем не меньше получаса, прежде чем осмеливаемся выйти из кареты.

Дверь в подъезд не заперта, и мы беспрепятственно входим внутрь. Там полумрак, но можно разглядеть витые перила на лестнице и довольно небрежно выкрашенные в темно-зеленый цвет стены.

— Я пойду на чердак, — Вадим берет инициативу в свои руки, и я не возражаю. — А вы тут посмотрите.

Он поднимается по лестнице и уже через несколько секунд зовет меня к себе.

— Анна Николаевна!

Он стоит у окна, что на маленькой площадке между первым и вторым этажами.

— Видите? — он указывает на пол. — Опилки просыпались — должно быть, когда его сиятельство доску отодвигал.

Он садится на корточки, а я отхожу в сторону, чтобы ему не мешать. В дело идет охотничий нож, и доска легко поддается. Тайник устроен под подоконником — сразу и не заметишь. Жестяная коробка из-под чая — я открываю ее трясущимися руками.

Да, так и есть — дневник внутри. Вернее, о том, что это именно дневник, я могу только догадываться. Это толстая тетрадь в кожаном переплете. Изрядно потрепанная, с сальной отметиной на одной из первых же страниц.

У маркиза мелкий почерк, и строчки жмутся друг к другу, отчего читать их особенно сложно. К тому же, часть записей сделаны на итальянском, который я никогда не изучала. Но это ничего. Наверняка, в Вологде или в Ярославле найдется какой-нибудь иностранец, знающий этот язык. Конечно, о том, чтобы отдать тетрадь для перевода целиком, и речи быть не может. Но хотя бы некоторые страницы. А потом можно будет найти другого переводчика, и не одного.

Я прижимаю дневник к себе. Я чувствую волнение и даже страх. Конечно, мы поставим доску на место. Но, может быть, Паулуччи каждый день проверяет тайник? А если так, то он сразу обнаружит пропажу.

Скоро Паулуччи будет в Даниловке, мы же приедем туда только через час после него. Сопоставить пропажу дневника и мой отъезд из деревни именно в этот день для маркиза не составит никакого труда. И что он сделает, поняв, что дневник у меня?

40. Бегство

При этой мысли у меня кружится голова, и я, пошатнувшись, хватаюсь за подоконник. Мы не должны сейчас возвращаться в Даниловку! Не раньше, чем мы прочтем дневник. Нужно ехать в Ярославль или в другой большой город — туда, где Паулуччи не сможет нас найти. А тетушке я отправлю записку.

Мне не хочется подвергать Черскую такому риску, но я уверена, что она меня поймет и действия мои одобрит. Здесь она как никто другой заинтересована в том, чтобы прочитать записи маркиза — потому что только так мы сможем вернуть ее племянницу домой.

Паулуччи уже должен быть в Даниловке. Тетушка, как и было условлено, скажет, что я поехала в город на воскресную службу. Он подождет час-другой, но потом забеспокоится и помчится в Грязовец. К этому времени моя записка уже будет доставлена Глафире Дементьевне, и если она захочет, то сможет тоже уехать из поместья — только в противоположную от уездного центра сторону. За ней Паулуччи гоняться не станет.

А мы пока затеряемся в Ярославле. Вологда, конечно, ближе, но я не уверена, что мы найдем там переводчика с итальянского. Да, возможно, и на Ярославле останавливаться не стоит, а стоит ехать сразу в Петербург или в Москву.

Я делюсь своими мыслями с Кузнецовым, и он кивает:

— С дневником ехать в Даниловку точно нельзя. Вдруг, Паулуччи его почувствует? Смех смехом, но кто их знает, этих колдунов? Если хотите, записку Глафире Дементьевне может Кондратий отвезти — только нужно дать ему денег на извозчика.

Его слова переключают меня на совсем другой вопрос — финансовый. Хорошо, что, отправившись в Грязовец, я взяла с собой кошель с деньгами — их должно хватить и на пару недель пребывания в Ярославле, и на путешествие в Москву, если вдруг такая необходимость возникнет.

У тетушки деньги тоже есть, и если она захочет укрыться от Паулуччи, то сумеет это сделать. Но что-то мне подсказывает, что она не подастся в бега и предпочтет встретить врага с открытым забралом. Но вряд ли маркиз решится с ней тягаться — ему достаточно будет узнать, что в Даниловку я из Грязовца не возвращалась, чтобы потерять к поместью интерес.

Мы отправляем к тетушке Кондратия, а сами выдвигаемся в сторону Ярославля. Еще сидя в карете, я пытаюсь читать дневник Паулуччи — те записи, что