сделаны по-русски. В заметках нет какой-то особой системы, и записи о каких-то значимых для маркиза событиях перемежаются с рецептами зелий и текстами заклинаний. В некоторых заклинаниях часть слов сокращены или заменены на понятные только самому владельцу знаки — наверняка, он понимал, что однажды тетрадь может попасть в чужие руки.

На одной из страниц я нахожу строчки, которые могут относиться к подруге Анны Николаевны. Эту запись Паулуччи делал в Италии и потому писал по-русски. «Эжени оказалась слишком слаба магически и не подпитала меня всерьез — мне вообще не следовало привозить ее сюда. Хотя, надо признать, в постели она оказалась недурна».

В его дневнике было немало фривольных записей — он явно гордился своими успехами у женского пола и с удовольствием о них писал, хотя по моему разумению, он мог завести для этого отдельную тетрадь. Хотя, возможно, такие заметки тоже следовало прятать от общественности, дабы не подвергать себя опасности быть вызванным на дуэль каким-нибудь ревнивым мужем.

До Ярославля мы добирались больше суток и приехали туда уставшие и голодные. Мы остановились в первой же попавшейся гостинице — мне отвели небольшую, но очень красивую комнату на втором этаже, а Кузнецов ночевал во флигеле для прислуги. Из-за этого я испытывала неловкость — я словно соглашалась с тем, что люди делятся на несколько сортов. Впрочем, думать об это долго было некогда.

С утра, отдохнув и позавтракав, я отправляюсь на поиски человека, владеющего итальянским языком. В гостинице мне такового подсказать не могут и советуют обратиться в публичную библиотеку, что я и делаю, благо она находится неподалеку.

Но там меня разочаровывают — они тоже не знают никого, кто владел бы итальянским на сносном уровне. Вроде бы, был один итальянец в труппе городского театра, но и тот давно уже переехал куда-то на юг, не сумев привыкнуть к суровым зимам. На мой вопрос, а есть ли в городе католики, он отвечает утвердительно, но, правда, они представлены отнюдь не выходцами с Апеннинского полуострова, а преимущественно поляками и литовцами.

Конечно, можно продолжить поиски, но я уже понимаю, что это ни к чему не приведет. А значит, задерживаться в Ярославле нет никакого смысла. А вот в Москве точно была как минимум итальянская опера. Да и укрыться от Паулуччи в большом городе было куда проще.

Поэтому мы снова отправляемся в путь. Но если в двадцать первом веке расстояние от Ярославля до Москвы на том же поезде легко преодолевается за три-четыре часа, то здесь мы колупаемся по не очень хорошей дороге больше двух суток.

Но в старой столице я уже не намерена останавливаться в гостинице. Я захожу на обед в ресторан (совесть снова нашептывает, что Кузнецов тоже голодный — но он сам отказался ко мне присоединиться) и прямо там покупаю одну из столичных газет, где есть объявления о съеме квартир.

— Горничную бы вам какую нанять, ваше сиятельство, — советует Вадим, когда я сообщаю ему, что собираюсь снять квартиру на неделю, — чтобы приличий не нарушить. Не то мне придется ночевать в экипаже.

От его слов мне становится смешно, хотя я знаю, что Черкая поддержала бы его целиком и полностью. Но нас здесь никто не знает, и я могу позволить себе не думать об этикете.

По объявлению я снимаю квартиру в центре столицы на Софийской набережной в здании бывшего Суконного двора, построенного еще во времена Петра Первого. Неподалеку располагался только-только возведенный первый в Москве металлический трехпролетный мост, название которого уже не соответствовало его нынешнему состоянию — Большой каменный мост.

Из окон комнат виден Кремль. И он одновременно похож и не похож на то, что я привыкла видеть в столице двадцать первого века. Он — белый! И в нём гораздо больше церквей и часовен. А если выйти на саму набережную, то можно увидеть строящийся храм Христа Спасителя.

Я испытываю странные ощущения — так непривычно ходить по вроде бы знакомым местам и не узнавать их. Мне хочется обойти весь центр столицы, но я понимаю, что начать следует с посещения тех театров, в которых есть итальянские труппы. Впрочем, я еще даже не прочитала и ту часть дневника Паулуччи, которая написана по-русски. Его почерк трудно назвать красивым, а учитывая то, что он, судя по всему, часто писал в дороге, находясь в экипаже, некоторые строчки разобрать решительно невозможно.

Интересной мне кажется запись, которая явно связана с перемещениями во времени и пространстве. На одной из страниц он упоминает, что имел удовольствие общаться с главным магом Российской Империи князем Елагиным (надо же, а я и не знала, что вообще была такая должность при дворе!) и его супругой. Правда, с сожалением замечает он, князь так и не счел возможным поделиться с ним своими секретами относительно перемещений, и ему пришлось искать другой источник информации.

Делаю себе пометку — узнать хоть что-то о Елагине. Возможно, тем, чем он не захотел поделиться с Паулуччи, он поделится со мной, когда узнает, кто я такая.

41. Ночь

В квартире — гостиная, столовая, две спальни — именно их окна выходят на саму Набережную. Во двор смотрят окна тех комнат, что используются в качестве хозяйственных помещений, и спальни прислуги. Квартира светлая, просторная, с хорошей мебелью. Есть полка с книгами, которые при других обстоятельствах я охотно бы полистала. Но сейчас я читаю только записки Паулуччи — я изучаю его каракули целый вечер, и не удивительно, что к ночи, когда за окном темнеет, мне становится страшно.

А после полуночи и вовсе разыгрывается гроза, и я, только уснув, просыпаюсь от грохота грома. Небо то и дело озаряется вспышками молний. Обычно я не боюсь грозу, но сейчас меня пугает каждый шорох, и снова заснуть я уже не могу.

Встаю, набрасываю тонкую шаль на новенькую, только сегодня купленную ночную сорочку и выхожу на кухню. Вадим ходил ужинать в трактир на соседней улице и принес мне оттуда кувшин молока и хлеб с бужениной. Но тогда я была так увлечена чтением, что есть не захотела, а вот сейчас голод дает о себе знать.

Я зажигаю свечи в стоящем на столе канделябре, но из-за молний тут и так светло, словно днем. Раскаты грома раздаются прямо над нашей крышей, и я невольно вскрикиваю. И когда я слышу какой-то звук совсем рядом, уже в квартире, то сердце мое начинает лихорадочно биться.

— Грозы, поди, испугались, Анна Николаевна?

Вадим появляется на пороге кухни, и мне сразу