И в мире разлитую всю красоту

Хотел бы любить я, как женщину ту.

Но что я постигнул? Лишь часть бытия,

Где боль, как стрела, как горенья струя.

Когда же я вдаль посылаю те стрелы,

На землю они возвращаются смело.

И, развернувшися, их острие

Вонзается в сердце мое{156}.

Каждый в меру своего читательского вкуса и жизненного опыта вправе дать оценку поэтическому дарованию Цвейга. Перед нами его произведения, рецензии, статьи советских и зарубежных литературоведов по австрийской и немецкой литературе, среди которых очерки А. В. Русаковой, Д. В. Затонского, К. А. Федина, Б. Л. Сучкова, Л. Н. Митрохина, Л. М. Миримова, А. В. Кукаркина, Л. Симонян, Н. Муравьевой, В. Татаринова, Дж. У. Кайзера. Но ответить на вопрос, каким он был обольстителем, соблазнителем и дамским угодником в двадцать, тридцать или пятьдесят лет (или не был им вовсе), могут только современники писателя. Самые близкие ему люди, родственники и друзья, ну или, конечно, он сам, проговариваясь в дневниках и сочинениях.

О том, каким Стефан был «донжуаном», весьма любопытные воспоминания оставляет его близкий друг Карл Цукмайер{157}: «Он любил женщин, обожал женщин, любил говорить о женщинах, но в действительности избегал с ними близости. Однажды он приехал к нам на чай в Хенндорф. Моя жена и ее подруга решили к нам присоединиться. Стефан стал нервничать, когда дамы его о чем-то спрашивали, и в итоге не поддержал разговор ни на какую тему. В конце концов дамы оставили нас в покое и удалились, и Цвейг вновь стал красноречивым и расслабленным. Ему нравилось делать ложные намеки на эротические встречи, на которые у него никогда не было времени; но больше всего ему нравилось говорить о том, над чем он в данный момент работал. После одного такого “интимного” разговора моя жена спросила меня: “Что Стефан рассказывал тебе сегодня, что так оживило его?” “Последние сплетни времен Французской революции”, – сказал я. Тогда он работал над своей Марией-Антуанеттой и точно знал, какой тип венерического заболевания был у каждого персонажа, как если бы он был дерматологом, практикующим в Сен-Жермене в то время».

Родной брат писателя свидетельствует, что Стефан отнюдь не был натурой романтической и даже не мог припомнить, чтобы в молодости он был в кого-то по-настоящему страстно влюблен. Альфред уверял, что у Стефана ни с одной девушкой никогда не было долгих отношений и что его сердцу были чужды и неведомы любовные переживания юности. По мнению брата (а он в данном вопросе для нас является бесценным источником), Стефана вполне устраивала роль стороннего наблюдателя за любовными приключениями, интрижками, семейными драмами окружающих его людей, даже незнакомых, что он охотно и с особым пристрастием всегда делал, блистательно описывая увиденное в своих лучших новеллах. И действительно, если мы внимательно обратимся ко многим его текстам, то обнаружим, что роль наблюдателя ему особенно хорошо удавалась.

Подтверждение слов Альфреда мы находим в «Фантастической ночи», где автор устами 36-летнего джентльмена, обожающего наблюдать за окружающим обществом, говорит: «Когда мне встречались красивые женщины, я дерзко, но очень хладнокровно смотрел на их бюст, полуприкрытый прозрачным газом, и про себя забавлялся их смущением, в котором было столько же стыдливости, сколько удовлетворенного тщеславия. Я не испытывал никакого волнения, мне просто нравилась эта игра, нравилось вызывать у них нескромные мысли, раздевать их взглядом и подмечать в их глазах ответный огонек; я, как всякий равнодушный человек, черпал подлинное наслаждение не в собственной страсти, а в смятении чувств, вызванном мною. Только теплое дуновение, которым обдает нашу чувственность присутствие женщины, любил я ощущать, а не подлинный жар; мне нужен был не пламень, а созерцание его. Так я прогуливался и сейчас, ловил женские взгляды, легко отражая их, словно мячики, ласкал, не прикасаясь, упивался, не ощущая, лишь слегка разгоряченный привычной игрой»{158}.

В новелле «Женщина и природа» безводная высокогорная долина в Тироле и каждодневное палящее солнце над громадой Доломитовых Альп вынуждают постояльцев отеля прятаться от знойной жары в комнатах и занавешивать окна плотными шторами. Лишь один постоялец, рассказчик Стефан Цвейг, сядет у входа в плетеном кресле и, прячась «в узкой полоске тени, которую отбрасывал на гравий карниз крыши», станет забавляться излюбленной игрой – незаметным наблюдением за женщинами. «Меня она не замечала. Поэтому ничто не мешало мне разглядывать незнакомку, и я видел, как вздымается ее грудь, как, перехватив дыхание, подкатывает к горлу комок, и вот уже в разрезе платья затрепетала ямка на тоненькой шее, дрогнув, приоткрылись пересохшие губы и снова произнесли:

– Хоть бы скорее пошел дождь!»

Вспомните, что муж Ирены в новелле «Страх» именно наблюдает за игрой незадачливой актрисы, которую сам же и подослал к своей жене, уличив ее в супружеской неверности. Вспомните, что безымянная героиня «Письма незнакомки» годами наблюдает за своим любимым мужчиной, боясь к нему приблизиться и заговорить, и только спустя много лет подавленные чувства прорвутся наружу в ее душераздирающем письме на тридцати страницах. Прочитав однажды новеллу «Двадцать четыре часа из жизни женщины», вам уже никогда не забыть описанные автором наблюдения миссис К., стоявшей в казино перед четырехугольным столом и пристально следившей за руками играющих. Автор подробно и аргументированно уверяет нас, что, «наблюдая за их руками, угадывают по ним все то, что хотят скрыть наигранная улыбка и напускное спокойствие».

Ну и, конечно, показателен пример из новеллы «Смятение чувств», когда постижение семейной тайны гомосексуального профессора и его супруги происходит через наблюдения за их драмой и даже порочное «участие» в ней студента Роланда: «С робким, почти стыдливым изумлением я, неопытный мальчик, заметил, что здесь между двумя существами лежала тень от какой-то постоянно развевающейся, невидимой, но плотной ткани, безвозвратно разделившей этих людей; и впервые я понял, сколько тайн, не проницаемых для постороннего взора, скрывает брак».

Когда придет время вить свое семейное гнездышко, писатель поймет, что, во-первых, наблюдателем в данном случае точно остаться не получится. Что только чужой брак – это хлеб и зрелище для психолога и психотерапевта, а свои семейные узы, как и собственная израненная душа, – сплошь потемки и тайны. То интимное пространство, та игра, которая требует для гармонии и равновесия участия двух партнеров – «шахматы, так же как любовь, требуют партнера» – и все возникающие проблемы нужно решать сообща, а не наблюдать за их самостоятельным развитием и финалом, как за чужой шахматной партией.

У Гёте в Веймаре

Кто не видит вещим оком

Глуби трех тысячелетий,

Тот в невежестве глубоком

День за днем