наблюдаю со стороны. Вижу свои руки на ее теле. Ткань рвется, царапает кожу. И мне самому себе тянет врезать за все это.

Она кричит. Называет меня по имени. Опять старается достучаться. Как заведенная повторяет одно и то же. А я ни хера не слышу, просто наблюдаю за движением ее губ и слюной давлюсь.

Хочу ее. Хочу, блять.

Моя. Сука. Моя, понятно тебе?

— Моя, — шепчет она точно эхом отбиваясь в моей голове. — Моя, моя, моя…

На родном языке пробирает еще мощнее.

Видно, в тот момент идет первая трещина. Застываю. Вслушиваюсь. Жадно ловлю каждый звук, каждый тон ее голоса.

— Твоя! — кричит. — Я твоя, Марат. Твоя. Слышишь? Твоя Вика.

Возвращаюсь обратно. Не сразу, но возвращаюсь. В ее глазах столько боли и страха, что в меня будто разряжают целую обойму свинца.

А потом она зажмуривается. Закрывается от меня.

И так хочется вернуть все. Изменить. Исправить. Но время нельзя ухватить и нагнуть. Нельзя развернуть, как мне нужно.

Похоже, я впервые настолько детально вспоминаю момент провала. Еще и быстро, практически сразу.

Только это тоже ничего не меняет.

Я должен защитить ее. Но не могу оградить даже от самого себя.

Я угроза. Я, блять, опасен. Я же нихуя не соображал. Загнал ее к стене, к этим ебучим ножам и саблям. Разодрал ее платье на части. Я погрузил Вику в очередной кошмар. Затащил за собой в пекло.

А ведь это все как тогда. Раньше. Когда она пыталась от меня убежать в первый раз, а я поймал. Помню ее на коленях, в окружении моих верных псов. Эти кровожадные твари радостно вылизывали ей руки. Даже они, натасканные загрызать чужаков, раздирать глотки, даже эти дикие гады ее приняли, подчинились. А я только сильнее озверел.

Что я тогда творил?

А теперь?

Я смотрю, как она трепещет. Отползает от меня, стараясь оказаться как можно дальше. Измученная, сломленная, обессиленная.

Смотрю и понимаю, что сейчас ей хуже, чем прежде. Хуже, чем в ту ночь когда я разорвал ее до крови, когда трахал. Хуже, гораздо блять хуже.

А я ее почти не тронул. Но и так хватило.

— Вика…

— Нет, — бормочет и мотает головой. — Не трогай меня, Марат. Пожалуйста, не трогай. Убери руки!

Она взвизгивает, когда я просто протягиваю ладонь вперед. Хватает перепачканные лохмотья, которые остались от ее платья, пробует прикрыться этими лоскутами.

— Я отнесу тебя в твою комнату, — говорю и смотрю прямо в ее глаза.

— Нет, — выпаливает сразу же. — Не нужно.

— Ты устала. Тебе тяжело идти самой. И ты не знаешь этот дом так хорошо, как я. Ты сейчас в таком состоянии, что не найдешь дорогу обратно.

— А ты? — сглатывает и кусает губы. — Ты сейчас в каком состоянии?

— Я в порядке.

— Ты свою руку видел? — кривится, когда бросает взгляд на мою рассеченную ладонь, из которой продолжает сочиться кровь. — Когда ты перестал чувствовать боль?

— Я начал чувствовать, — усмехаюсь. — Опять.

— Незаметно.

— Это херня, Вика, — медлю и продолжаю. — Прошу, дай мне взять тебя на руки и отнести в комнату. Пожалуйста.

Рана херня. Да, блять. А вот то, что она мне нихера не доверяет, реально цепляет. Хотя после всего я сам себе больше не доверяю.

Здесь Вика должна была оказаться в полной безопасности.

А оказалась наедине со мной.

Она молчит, и я принимаю это за выражение согласия. Поэтому подаюсь вперед и подхватываю ее на руки.

Вика содрогается, но не пытается вырываться. В моих объятьях ее колотит еще сильнее. Она вцепляется в ошметки платья так, что пальцы белеют.

Ебаный пиздец.

Хуй знает, как это все исправить.

Я отношу ее в спальню. Как обещал. Тянет заласкать ее, зацеловать, но я понимаю, что теперь не самый подходящий момент.

Ей жутко, когда я просто до нее дотрагиваюсь. Она вся пронизана страхом насквозь, пропитана так сильно, что аромат ужаса сочится сквозь поры.

— Марат, ты, — она запинается. — Ты слышал меня? Когда я звала, когда обращалась к тебе… там. Ты слышал?

— Да.

Я укладываю Вику на постель, а сам усаживаюсь на пол перед кроватью. Она смотрит то на мои руки, то на мое лицо. Закрывает глаза и мотает головой, будто отгоняет подступающий к ней снова кошмар.

— Уходи, пожалуйста, — роняет тихо.

— Я пришлю слуг, пусть помогут тебе.

— Нет, — моментально отказывается. — Никого не хочу видеть.

— Есть кнопка вызова, — киваю в сторону электронного экрана на стене. — Нажми и горничная придет.

Вика молчит. Просто смотрит на меня так, что я понимаю, сейчас между нами встает такая стена, которую ничем не пробить.

Поднимаюсь и направляюсь к выходу, только перед самой дверью останавливаюсь и бросаю:

— Я всегда тебя услышу, Вика.

Она молчит, и я толкаю дверь.

— Откуда ты можешь знать? — доносится мне вслед.

Оборачиваюсь и смотрю на нее. В глазах до сих пор отблески пережитого ужаса, на губах играет горькая улыбка. И мне приходится приложить всю силу воли, чтобы не сорваться и не броситься к ней, не накрыть эти губы собственным ртом.

— Знаю, — бросаю твердо. — Иначе быть не может.

Выхожу и закрываю дверь.

Блядь. А я сам в свои слова верю? После того, как сорвался в тренировочном зале я уже ничего не могу знать наверняка.

Болевые ощущения возвращаются. Некоторое время уходит на то, чтобы обработать раны. Потом я набираю номер своего старшего брата.

— Приезжай, — бросаю вместо приветствия.

— Марат, это не лучший момент…

— Разговор есть.

Он молчит, а потом бросает:

— Буду завтра. Вечером.

— Поздно, не катит.

— Я еще не довел наш план до конца.

— План подождет.

— Даже так?

— Ты нужен мне здесь.

— Тогда увидимся утром.