Укромный мир «нечестивых мыслей» не исчез во второй половине XVII века. Он стал менее видимым, под угрозой репрессий он затаился в ожидании лучших дней, давая о себе знать равным образом и в идеях, не похожих на общепринятые, и во вкусе к удовольствиям плоти. Либертены, которых часто высмеивали и окарикатуривали их противники, стали связующим звеном между духом и телом, покуда не пришли философы следующего века. В эротических сочинениях либертенов часто высказана настоящая философия существования, трагедия бытия человека без Бога, которая прячется порой, как у барона де Бло, за безудержным сладострастием. В 1600 году Шорье связывает воедино извращения и лицемерие «приличного общества». Необходимость подчиняться установленным правилам и приказам мучает человека, и он находит выход из постоянного напряжения в разнузданности и похоти. Если говорить о проблеме в еще более широком смысле, то секс и грех, находящиеся по разные стороны барьера, отделяющего правила от нарушителей, становятся как никогда близки. Но сближение их причиняет невероятно сильные страдания. Запреты провозглашаются теми, кто стоит выше, кто сильнее, но само их существование открывает и сладость тайного нарушения правил. Она проявляется порой в чтении запрещенных книг одним глазком: все книги невозможно сжечь.

Развитие Франции и Англии в этой области идет сходными путями. Достижения эротической французской литературы очень быстро перенимаются и переводятся на острове. Сэмюэль Пепис, автор хорошо известного личного дневника, купил 8 февраля 1668 года экземпляр «Школы девушек», прочел его, а потом сжег: ему было бы стыдно, если бы «Школу девушек» впоследствии обнаружили среди его книг[206]. Между странами-соседками постоянно идет тайный обмен эротической культурой. Подобно тому как Национальная библиотека организовала в XIX веке «специальное хранилище» для литературы с дурной репутацией, Британская библиотека создала «особый ящик», в котором хранятся 1920 изданий на французском и английском языках, не считая 127 на немецком и 38 на итальянском[207]. Как Италия в эпоху Ренессанса, Франция XVII века стала знаменосцем в этой области, затем эстафету приняла Англия с такими шедеврами, как «Мемуары женщины для утех» Джона Клеланда (1748–1749), более известной под названием «Фанни Хилл»[208]

Наслаждение запрещали, подавляли, но оно продолжало будоражить западную культуру, и их взаимная связь, образовавшаяся в XVI–XVII веках, была тесной и беспокойной.

Видимость часто бывает обманчивой. XVII век во Франции часто воспринимается как век легкости, порнографии и либертенов, контрастирующий с предшествующими столетиями строгости нравов. И в то же время именно в XVII веке появилось представление о необходимости строгого контроля над желаниями. Тем же путем шла и Англия после Реставрации 1660 года. В двух странах, а точнее в двух столицах — урбанистических монстрах, подобных которым не было в Европе XVII века, медленно устанавливался принцип экономии сексуальной энергии, которому было суждено главенствовать в теории и практике европейской культуры вплоть до 1960-х годов.

За четверть тысячелетия друг друга сменили около десяти поколений. Они были разными, иногда очень разными, но все они существовали в русле одной и той же культурной концепции: добродетель должна яростно бороться с пороком. Старые нравственные и религиозные запреты, не позволявшие предаваться плотским наслаждениям вне христианского брака, адаптировались к новой стремительно меняющейся жизни горожан и формулировались иначе, чем раньше. Возникла философия «среднего пути», согласно которой всевозможные строгости и карательные меры уступают место личной сдержанности, основанной на владении собой и глубоком чувстве собственной вины. Ее разносят повсюду динамичные социальные слои, ядро которых составляют философы Просвещения и средняя прослойка жителей больших городов, и понемногу представление о сексуальности соединяется со стремлением к обретению счастья на земле, а не в потустороннем мире. Говорить о «буржуазии» было бы не совсем верно, настолько расплывчато и подвижно это понятие, и в разные эпохи оно наполняется разным смыслом. Тот социальный пласт, о котором идет речь, обладает некоторыми характерными чертами в области контроля над своими плотскими желаниями, и эти черты отличают его как от аристократии, так и от большинства крестьян.

К 1700 году Европа вступает в эру ускоренных перемен во всех областях жизни. Среди самых существенных — стремительная экспансия городов, связанная с развитием торгового капитализма и утверждением государственной мощи. Города — двигатели перемен, они притягивают к себе деревенских жителей и предлагают им новый, прежде неизвестный образ жизни. Понемногу укореняется общество потребления, особенно в Англии. Люди, теснящиеся в городских стенах, живут иначе, чем крестьяне. Их сексуальность в меньшей мере сдерживается внешними запретами, но ей сопутствуют беспокойство и чувство ненадежности собственного положения, особенно у бедняков. В городе обостряются социальные контрасты, и вместе с тем люди из разных социальных слоев часто существуют бок о бок. Перефразируя барона де Бло, можно сказать, что они едят, пьют и занимаются любовью с иными чувствами, чем те, кто живет в деревнях или в замках. Как следствие такого лихорадочного городского житья, подавление сексуальности, весьма интенсивное в теории, на практике ослабляется. Во Франции больше не жгут на кострах авторов развратных сочинений, но иногда их запирают в Бастилии. Железный ошейник трещит по всем скрепам, несмотря на усилия лейтенанта полиции, специально назначенного, чтобы наблюдать за парижанами. А такой город-метрополия, как Лондон, представляет собой слишком сложную структуру, чтобы кто-то мог по-настоящему единолично им управлять. Он готов взорваться в любой момент, публичная казнь или паника в толпе могут привести к беспорядкам и смуте. Под плащом философов Просвещения нашли приют инакомыслящие и неблагонадежные всех мастей, люди эксцентричные и все те, кто по своей воле или вынужденно живет вне закона. Распоряжения свыше вызывают короткую волну репрессий, но не решают проблему в целом, и все возвращается на круги своя после того, как гроза пронесется и стихнет.

Гигантское тело полумиллионного населения Парижа или Лондона постоянно колеблется между пороком, формы которого весьма обыденны, и добродетелью, столь же ценной, сколь редкой: реальность берет верх и над законом, и над моральными догмами. В третьей части нашей книги говорится именно об этих пульсациях. Те, кто хочет избежать чрезмерностей и добиться счастья или простого благополучия, исповедуют идеал добродетели и терпеливо предлагают другим жить так же. Они продолжают аскетическую традицию монашеского житья, но иным способом. Из коммерции приходит в жизнь понятие экономии, и многие люди стремятся наложить на сексуальную жизнь печать умеренности. Так наступает время контролируемого удовольствия. Однако те, кто прилагает особые усилия, чтобы совладать с собой, действуют так не по зрелом размышлении, а из страха наказания или адского пламени. В этом контексте можно понять, почему возникает столь яростная борьба против мастурбации, а также как возникает двойной нравственный стандарт мужского сексуального поведения. Этот стандарт дает возможность усилить контроль за поведением жен и матерей семейства и вместе с тем предлагает мужьям дозволенный выход в виде посещения проституток. Учение о женской неполноценности теперь гораздо меньше, чем ранее, связано с религиозными обоснованиями; оно предлагается в двух вариантах, и оба обосновываются многочисленными теоретическими трудами. С одной стороны, необходимо защитить замужнюю женщину от искушений и от нее самой и повернуть ее лицом к домашнему очагу. С другой стороны, фигура проститутки на городской панели воплощает в себе те негативные черты, что некогда приписывали всем дочерям Евы, в том числе испорченность и плотскую ненасытность.