– С каким? – осторожно переспросила Лара.

– С Гущиным. Он так вокруг тебя крутится, так смотрит…

– У меня с ним ничего нет, если вы имеете в виду близкие отношения.

– Не хочешь рассказывать, и не надо, – подытожила Оборкина.

Похоже было, главбух не верила ни одному слову своего заместителя. И казалась не такой приветливой, как обычно. Возможно, новое назначение Лары стало для нее полной неожиданностью.

Ада Семеновна посмотрела на бутылку и махнула рукой:

– Пожалуй, приму еще пятьдесят капель. Эх, чему быть, того не миновать.

На сей раз она налила почти полную рюмку. Но сразу пить не стала. Посмотрела на своего заместителя.

– Я всегда думала, что молодость – это время, данное для того, чтобы успеть обеспечить свою старость. Потому и от первого мужа ушла, поняла, что с ним до старости не доживу, а если удастся до пятидесяти дотянуть, то окажусь к тому времени на таком дне, что лучше заранее в петлю. За Оборкина пошла не по любви, оттого, что… – Ада Семеновна замолчала и взяла со стола рюмку. – Послушай моего совета: если тебе кто-то приглянется, то не тяни – сразу замуж за него выходи, а то потом тяжко с этим будет. Я вот вроде могу теперь выбирать, а из кого? Пару лет назад пыталась через Интернет, да только на первой встрече все и заканчивалось. Я надевала что-нибудь попроще – старенькие туфельки, сумочку убогую брала… Сидим в какой-нибудь забегаловке, я ресторанное меню долго рассматриваю, словно подсчитываю, а претендент меня рассматривает. И такое разочарование у него в глазах, словно не с будущей подругой пришел знакомиться, а философский камень искать. Знаешь, что такое философский камень?

– Мифический эликсир, якобы превращающий любой металл в золото.

Ада Семеновна выпила залпом коньяк и, поморщившись, кивнула, хотя, кажется, имела свое мнение на сей счет.

– Что-то типа того… Ну вот, значит, наблюдаю за мужиком, и мне так тошно, что приходится тратить время на дураков. Все они, как один, поливали своих бывших жен, почти у каждого героическое прошлое… Врали, конечно. Идешь рядом с таким, а у него при ходьбе в кармане мелочь звякает, даже неловко. А сколько альфонсов молодых! Вроде накачанные, прилизанные, услужливые, но деньги без зазрения совести клянчат по любому поводу, да еще из сумочки тырят, стоит только отвернуться. От одиночества общение с ними не спасает – от собачек с бантиками и то больше толку. Как подумаю, что умирать одной, без родной души рядом, придется, такая тоска нападает…

– Вам рано еще о смерти думать, – не дала главбуху договорить Лара.

Ада Семеновна посмотрела в окно, за которым проплывали рваные тучи, и в очередной раз тяжело вздохнула:

– Оборкин говорил, что каждое утро, просыпаясь, надо благодарить бога за то, что дал еще один день, а жить следует так, чтобы после тебя не осталось ни долгов, ни дурного слова. Ох, что-то мы не о том говорим. Я хотела о другом, а ты меня сбила…

Вообще-то говорила она одна, но Лара не хотела спорить, просто осторожно напомнила:

– Вы сказали, что точно знаете, кто стоит за всеми убийствами.

Главный бухгалтер молчала, но вряд ли обдумывала ответ, скорее всего, размышляла, стоит ли делиться своими догадками.

– А ты сама разве не пыталась понять? Сначала надо решить, для чего все это нужно. Если кто-то хотел взять банк, то тогда не требовалось убирать Буховича, Симагина, даже Крошин не стал бы помехой, достаточно было избавиться от Ломидзе. Значит, все остальные лишь для отвода глаз. И Чашкина подставить так грамотно мог только тот, кто хорошо его знал, значит, либо Ломидзе, либо Макаренко.

– Макаренко? – удивилась Лара. – А зачем это Борису Абрамовичу?

– Мне кажется, он задумал провернуть какую-нибудь аферу с ценными бумагами, подставить банк и уехать далеко-далеко. Бухович мог помешать – и где теперь Леня? Чашкин мог запретить, ведь в бумагах разбирается получше Макаренко, – Артема нет. Думаю, Борис Абрамович за наши денежки купил на бирже то, что не стоит ни копейки, прибыль с продавцом разделил, а теперь убирает тех, кто его за такую самодеятельность прижать способен. И выходит, следующим будет Ломидзе. Хоть Петр Иванович и говорит, что уедет за границу, но он не такой, чтобы просто сдаться. Если, конечно, Макаренко заранее не договорился с корпорацией, явившейся к нам.

– Им-то это зачем? Они и так были готовы купить «Преференц-банк».

– А зачем покупать то, что бесплатно падает в руки? Да и так ли нужен им дохленький, по их понятиям, банчик? Конечно, если не спланировали какую-нибудь аферу, по сравнению с которой задуманное Борей Макаренко просто школьная самодеятельность.

– И что теперь?

– А я почем знаю? Нам остается только ждать. Потом будем думать, как жить дальше.

Оборкина посмотрела на бутылку, взяла ее со стола, поднялась и шагнула к сейфу. Но остановилась и убрала коньяк в свою сумочку, сказав мимоходом:

– Береженого бог бережет.

Лара поняла, что разговор закончен, хотела попрощаться, однако Ада Семеновна остановила ее:

– Слышишь шаги?

Лара прислушалась: по коридору кто-то шел – не спеша, останавливаясь возле каждой двери.

– Охранник.

Оборкина тряхнула головой и прошипела:

– Тише ты!

Шаги стихли возле двери кабинета главного бухгалтера. Ада Семеновна стояла в напряжении, словно ожидая, что через мгновение к ней ворвется кто-то, кого она меньше всего ожидает увидеть. Несколько секунд женщина не шевелилась и не дышала даже. Лара не выдержала и распахнула дверь, Оборкина при этом вздрогнула.

В коридоре было пусто.

– Нервы ни к черту, – произнесла главбух.

– Звуки из вентиляционной шахты доносятся, – попыталась успокоить ее Лара, – кто-то на первом этаже ходит. Там что находится? Комнаты охраны, АХО, водительская…

Оборкина кивнула, но продолжала стоять.

– Сергей Павлович Каретников любил так ходить. Медленно, словно прислушивается. Потом мог заглянуть в кабинет, посмотреть и уйти, слова не сказав. После его похорон шаги эти стали слышаться, потом пропали, а теперь снова появились.

– Откуда им взяться, если никого в коридоре нет?

Ада Семеновна прислушалась – на сей раз никаких звуков не было.

– Каретникова с женой и ребенком хоронили в закрытых гробах. А ребенку было тогда лет десять. Могильщики, когда стали его в землю опускать, даже удивились – совсем невесомый гробик. Мне тогда это в память так врезалось, что спать не могла. Ночью лежу, и кажется, что где-то рядом малыш плачет. Подушкой голову накрываю, а саму от страха трясет. Потом уж узнала, что у соседей этажом выше ребенок болеет, а ведь чуть умом не тронулась…

Дверь внезапно отворилась, и Оборкина вскрикнула.

На пороге стоял Ломидзе.