к фразам «Я знала ее…», или «Моя подруга знала ее…», или «В прошлом году она ходила со мной на американскую литературу…» и тому подобное. Все сводилось к тому, что один из нас мертв, уже мертв, мертв по-настоящему. Это вызывало трепет. Затем следовали – незрелые, если разобраться, – рассуждения о жизни, любви, Боге, философии и так далее.

В общежитии, где жила Барбара, поднимался еще один вопрос: если б вы знали, что завтра умрете, разве вы не пожалели бы, что не прыгали в постель с каждым парнем, который когда-либо просил вас об этом? Вопрос, наверное, не очень оригинальный, и вряд ли вызовет оригинальный ответ. «Да, я пожалела бы, наверняка пожалела бы». Девушки качали головами. Поскольку умирать они, конечно же, не собирались (на самом деле это был единственный случай смерти студентки в этом году), то не изменяли своим правилам. Просто размышляли над этим.

Смерть Мидж не имела для Барбары особого значения до сегодняшнего вечера, когда она начала задаваться вопросом: если бы ты знала, что попадешь в плен к группе детей и будешь изнасилована шестнадцатилетним подростком, разве ты не отдалась бы Теду, когда он этого захотел? Да, конечно отдалась бы, – сказала себе Барбара. Несомненно. Тогда в этом было бы, по крайней мере, что-то приятное.

Тед тоже был пловцом.

Не олимпийского уровня – в команде бытовала шутка, что в двадцать ты уже стар для плаванья, – но он был хорош, как и большинство молодых людей. Они встретились в бассейне и устроили заплыв, как пара молодых выдр, после этого стало считаться, что у Барбары есть бойфренд.

Тед обладал и рядом других качеств. Он мог быть серьезным. Усердно зубрил учебники и даже потом размышлял над прочитанным. Был добр и необычайно тактичен для такого молодого парня. От него приятно пахло. И хотя он был силен как бык, с Барбарой вел себя на удивление мягко и сдержано. Однажды вечером после очередной игры (это было на следующий год после их знакомства, ставшим последним) они тоже дурачились и катались на его машине, пока он не свернул на огромную пустую стоянку, припарковался и стал клеиться к Барбаре. Он был первым, чьи приставания не вызвали у нее отвращения. Скорее, она была удивлена.

Его рука скользнула ей подмышку и легла на грудь, другая проникла под юбку и принялась гладить бедро. Ну, дальше этого вряд ли зайдет, подумала она, и не стала возражать. Ей понравилось. У Теда не было того дикого похотливого взгляда, как у некоторых парней. Если б ей пришлось выразить это словами, она сказала бы, что он смотрел на нее с обожанием – во всяком случае, так ей показалось. И она могла с этим согласиться. Я могла бы отдаться ему, – подумала Барбара. Могла бы, и, если б отдалась и мне понравилось, на этом все не закончилось бы. Но она этого не сделала. Из-за своей врожденной «порядочности».

Мать и отец Барбары не так воспитывали ее, чтобы она занималась этим на стоянке. Или в съемном номере мотеля (по крайней мере, она так думала). Или в лесу (во всяком случае, не в каком попало). Тогда Барбара еще не решила, где именно она согласится на любовь Теда. Она предполагала, что поймет, когда наступит подходящий момент. Как бы то ни было, туда-сюда сновали машины со включенными фарами. Было холодно, тесно, и о сексе не могло быть и речи. Разве что Барбара мысленно пообещала лечь в постель с Тедом, без привязки к определенному времени и месту, и подчиниться его прихотям (которые казались ей безопасными и приятными). По большому счету, это была ее девичья капитуляция. Но этого не произошло.

Они просто не сошлись, в основном из-за денег, из-за времени, из-за отсутствия места, где они могли бы уединиться, из-за ее собственного нежелания. Между тем пришло лето, и не успела наступить осень, как они расстались. Поэтому юный Джон Рэндалл, тогда еще находившийся за много-много миль от нее и неизвестный ей, в конце концов отнял у нее то, что было от чистого сердца обещано Теду.

Опять же, это было несмертельно, как она и предполагала.

Я буду жить, – сказала себе Барбара. Как бы то ни было, я буду жить. Некоторые девушки теряют девственность с велосипедным сиденьем.

Тем не менее ей было грустно, она чувствовала себя несправедливо лишенной целомудрия и измененной против своей воли на всю оставшуюся жизнь. Джон изменил ее. А еще, возможно, оплодотворил. Она подумала об этом и поняла, что сейчас уже слишком поздно что-либо предпринимать.

С другой стороны, замужество и дети – это то, для чего она лучше всего подходила, по крайней мере, она так считала. Она просто не была активисткой, у нее не было желания соревноваться. Политика казалась ей сценами из комиксов, разыгрываемыми вживую, а преподавание – ее область – предназначалось лишь для того, чтобы заполнить время, пока какой-нибудь молодой человек не появится, чтобы организовать ее и направить на путь истинный. Иногда это будущее казалось мрачным (особенно в университете, где так много говорили о карьере и т. д.), но чаще всего представлялось вполне возможным. К тому же в ее возрасте это могло случиться в любой момент. Могло этой осенью, а могло и через три-четыре года. Она давала себе не больше четырех. К тому времени, если не раньше, ее внимание должным образом переключится на любовь, зачатие, беременность, рождение и воспитание детей. Если иногда и казалось, что она щеголяет своими стрижкой, загаром, хлопчатобумажными платьицами и беззаботным образом жизни, то все это было напускным: чем старше она становилась, тем дальше устремлялись ее мысли.

Однако забеременеть, точнее, стать заложницей внебрачного ребенка, – это совсем другое. Она ни в коей мере не была феминисткой. Страх «залететь» – это был общий кошмар, который бродил по коридорам женских общежитий, навещая девушек как бедных (тех, кто занимается сексом на заднем сиденье машины), так и более богатых (тех, кто может себе позволить снять номер в мотеле, а в выходные пойти кататься на лыжах), заставляя каждого молодого грешника хмуриться в темноте и задаваться вопросом: «Неужели от меня?» Это была ситуация, когда, нарушив глубоко укоренившееся табу, ты вдруг ощущала космические, обезличенные последствия, выползающие из ночи, чтобы заставить тебя осознать одно: жизнь прошла, закончилась, да еще так рано.

Как я могла быть такой глупой? Я увлеклась. Слишком увлеклась.

Таков был страх, который Барбара много раз прорабатывала и которого давно избегала. Он посетил ее сегодня вечером вместе с другими беспокойными