Час спустя она попыталась снова:

– Нам нужна вода. Я просто упаду в обморок, если не обольюсь.

– К вечеру доберемся до Джефферсон-ривер.

– До вечера еще долго. По этой дороге я езжу на север. В миле к югу отсюда есть маленькое озеро. Если про него не знать, можно проехать мимо.

Он ответил не сразу:

– Показывай дорогу.

Она повиновалась. Такие уступки слишком редки, чтобы не ухватиться за эту. Ему все нужно сделать по-своему. Откровенно говоря, она ведь тоже предпочитает добиваться своего…

Если верить желудку, прошло два часа после ленча, когда она нашла оленью тропку к озеру. По берегам росли белокорые осины и несколько деревьев желтой сосны, между которыми пестрели полевые цветы, но Макс не увидела сразу всей красоты, потому что неотрывно смотрела на воду глубокого синего цвета. Едва они подъехали туда, она побежала к озеру, сбрасывая на ходу ремни и шляпу, и остановилась только для того, чтобы стащить сапоги, прежде чем вошла в воду, прямо в носках и одежде. Вода была не ледяной, но определенно прохладной. Именно то, что нужно!

Она легла на спину и поплыла, вздыхая от удовольствия.

Диган, однако, не последовал ее примеру, хотя она видела, что ему тоже хочется. Но охладиться в озере в жаркий летний день означает показать свою уязвимость. Не дай бог ему сделать что-то подобное!

Он завел коней в воду и умылся. Вода капала с его рубашки. Тонкая ткань липла к телу, сквозь нее была видна мускулистая грудь. Макс спешно подняла глаза, стараясь смотреть ему в лицо.

– Твоя одежда тут же высохнет, – заметила она. – Иди в воду!

Он долго смотрел на нее, прежде чем ответить:

– В отличие от тебя я предпочитаю снимать одежду перед купанием.

– Только не делай этого сейчас.

Он продолжал сверлить ее взглядом, но не двигался. Она стала представлять, как он раздевается, вспоминая утро. Ее щеки загорелись. Кажется, от нее стал подниматься пар, хотя вода была прохладной. Макс окунулась с головой, стремясь прогнать мысли о его обнаженном теле. Интересно, делает ли когда-нибудь Диган что-то внезапное, что-то забавное, что-то веселое?

Кого она обманывает? Конечно, такого быть не может!

Поднявшись из воды, она увидела, что он отвернулся и открывает мешок с едой.

– Брось мне мыло, хорошо? – попросила она. – В моих сумках есть кусок. И одежда тоже там. Вполне подходящее время…

– Нет, это может подождать до вечера, когда у нас будет время обсушиться. Давай поедим. Мы не останемся здесь дольше необходимого.

Макс не двинулась с места. Ей и здесь хорошо. И с такого расстояния можно видеть всего Дигана. Он ни за что не поймет, что она смотрит не только на его лицо, но и на тело…

– Выходи из воды, Макс.

– Нет.

– Макс!

– Нет!

Он уронил мешок с едой на землю и стал расстегивать рубашку. Неужели останется голым? Наверняка полезет в воду, только чтобы вытащить ее.

– Ты победил, щеголь, – засмеялась она и вышла на берег. Зайдя за лошадь, она сняла промокшую рубашку и, открыв седельную сумку, взяла сухую. Сухую, но грязную. Сделала гримасу, вытащила вместо этого ночную рубашку Луэллы и натянула. Такая изящная и тонкая, не как у нее, так что, возможно, выдержит такой жаркий день.

– Мне будет куда прохладнее, если ты будешь держаться подальше от дорог, чтобы я могла ехать в этом, – попросила она.

Он обошел лошадь, чтобы понять, о чем она толкует:

– Черта с два ты в этом поедешь. Конечно, в ней прохладнее, но кровь любого мужчины вскипит при виде тебя, а у меня нет настроения стрелять сегодня еще раз.

Макс покраснела. Он не выглядел рассерженным и говорил спокойно, но глаза страстно блеснули, когда он смотрел на ее груди, обтянутые сорочкой. Это он о себе? Неужели это его кровь кипит? Ее кровь, во всяком случае, уже бурлила…

Все произошло так быстро – Диган рывком притянул ее к себе; ноги Макс оторвались от земли, руки обвили его шею, ее губы Диган накрыл своими. Она никогда не испытывала такого безумного порыва. Поцелуи Билли Джонсона были сладостными и милыми, но очень робкими, потому что она заставляла его так нервничать. Но это была безумная страсть. Чистая. Это Диган, мужчина, который, возможно, даже не знает, что такое робость. И это куда сильнее ее взволновало, чем она была способна представить. Жара, дурное настроение… что бы ни заставило его поцеловать ее, она не хотела, чтобы это заканчивалось. Поцелуй был прекрасен, и она вознеслась на седьмое небо. Он целовал ее еще крепче, проникая языком сквозь ее губы с чувственной настойчивостью, от которой внутри что-то расцветало, что-то настолько прекрасное, что она издала сладостный стон. И это было ошибкой: услышав это, Диган крепко сжал ее талию и поставил на землю, отстранив от себя.

Их взгляды пересеклись.

– Вот что может случиться в жаркий день. – Все, что он сказал, прежде чем отошел.

Макс оцепенела. Почему он больше не целует ее? Проклятый кодекс чести джентльмена? Потому что она по-прежнему его узница? Если так, ему вообще не следовало целовать ее.

Разочарование было сильнее стыда. И ведь она даже не победила в споре насчет своей одежды!

И именно разочарование заставило ее крикнуть ему в спину:

– Должно быть, это самый жаркий день из тех, что когда-либо случался в этой местности.

– Должно быть, потому что нет ветра.

– Мне все равно почему. Нам стоит задержаться здесь, где есть тень и вода и можно оставаться в прохладе, пока не зайдет солнце.

– Нет, – отрезал он. Вытащил из саквояжа свою рубашку и бросил ей: – Надень.

Она швырнула рубашку ему в лицо.

– Предпочитаю надеть свою, мокрую. Поможет мне охладиться… Нужно примерно десять чертовых минут, и она начнет дымиться.

Она чуть не добавила «тоже», но он, возможно, догадался, потому что спросил:

– Почему ты злишься?

О боже! Она сама не знала. Вряд ли потому, что он резко прервал поцелуй, которого вообще не должно было случиться. Вполне возможно, это жара и его упрямство. Почему он так непреклонен в своих решениях? Она всего лишь говорила о небольшой задержке в их планах.

Но Макс знала почему. Чем скорее он отдаст дружеский долг маршалу Хейзу, тем скорее избавится от нее.

Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, прежде чем произнести:

– Не сержусь. И тебе ни к чему извиняться за то, что сейчас произошло.

Его губы чуть скривились.

– Я не собирался извиняться, – бросил он, подходя ближе и протягивая рубашку. Видя, что она по-прежнему не шевелится, он предупредил:

– В этой ночной рубашонке ты попросту обгоришь. Или добиваешься, чтобы я снова натер тебя каким-нибудь средством от ожогов?