– Ты же позаботишься, да? – И улыбка в его голосе притихла. – Ты же позаботишься о детях?

– Что за вопрос! – Она хотела обругать его, но слова застряли в горле, и не себя ли она бранила.

В Билине, занимая чужое жилище, Кхин никогда не чувствовала себя дома. Воздух тут был затхлым, христианская школа отравляла детям мозги, а соседи – кучка благочестивых сплетников. Но только теперь, когда Линтон покинул ее, она стала замечать, как злобно соседи и даже ее клиентки пялятся на живот Хта Хта, как шушукаются про нее саму и Линтона, как обсуждают – по словам швей и крутильщиц сигар, – что он лишь один из многих ее любовников, а теперь, после его отъезда, у нее развязаны руки и она начнет охоту на добропорядочных окрестных мужей.

Кхин с испугом обнаружила, что в последнее время дела она вела довольно беспечно, не всегда записывая в свой гроссбух, кому выдала жалованье или с какими долгами расплатилась, а просто делала какие-то пометки на листках, которые валялись по всему дому, если она вообще не выбрасывала их. Неужели она действительно задолжала такую непомерную сумму пастуху, поставлявшему ей шерсть, она ведь была уверена, что давно рассчиталась с ним, но если так, то где искать подписанные им счета? Ее успех в делах объяснялся отчасти готовностью работать в долг, и сейчас Кхин выяснила, что, увлеченная романом с Линтоном, она была слишком беспечна с записями того, кто и сколько ей задолжал. Лицемерная соседка, что никогда не смотрит в глаза, разве заплатила за коробку сигар? Мысль о возможном конфликте с этой женщиной, во взгляде которой навечно поселилось осуждение, вызывала такое же отвращение, как и мысль о том, чтобы привести в порядок бумаги. Весь этот хаос в документах наглядно показывал, насколько безвольной сделали ее Линтон и та злосчастная радость, что он дарил ей.

В особенно гнетущую ночь, когда дети и Хта Хта уже улеглись, Кхин обшарила весь дом, собрала все счета и листки с каракулями, разложила бумаги на кухонном столе. Несколько часов она мучительно разбиралась в записях и пришла к выводу, что долг ее на несколько сотен рупий превышает сумму, что задолжали ей, и скоро она не сможет платить жалованье и за аренду сигарной мастерской, да что там – она не сможет купить пропитание своим детям.

Рядом с пудреницей и зеркалом, отражавшим ее вмиг протрезвевшее лицо, Кхин держала секретную шкатулку, но, открыв ее, обнаружила вместо тугой пачки банкнот единственную бумажку в десять рупий. Конечно, она брала отсюда деньги время от времени, заплатить тому-другому, но ведь она же постоянно напоминала себе пополнить коробку, как только представится случай, верно? Это же важно – поддерживать баланс, день за днем…

Линтон оставил в кухне недопитую бутылку виски, которую она и прихватила, перед тем как вывалиться под свет полной луны. Воздух снаружи был неподвижен и пропитан тяжелым нездоровым запахом. Кхин постояла, отхлебывая виски, раздраженная назойливой вонью и звенящей тишиной пустынных улиц, от которой вой в ее душе звучал лишь громче. Вот суки, подумала она, припоминая гадости, что говорили о ней соседи. Заносчивые суки, которые смиренно торчат по воскресеньям в церкви, слушая проповеди о терпимости, а вернувшись домой, тут же начинают швырять камни. Ждут не дождутся, как бы доказать свое превосходство, а на деле лишь выставляют напоказ свое ничтожество.

– Переживаете, что у меня любовник? – крикнула она в ночь. – А что, не видно, что я в самом соку? Да я такая плодовитая, что стоит мужику только прикоснуться ко мне, и раз – дети так и выскакивают! А вы хоть со слоном ложитесь, ничего не выйдет!

Следующие три дня грохотала гроза, пришедшая из-за холмов, словно природа заставляла Кхин разобраться в себе, в своих мыслях. Но Кхин увиливала от этих мыслей, как будто недостойна их. Больше никогда, приказывали они. Больше никогда она не позволит себе забыться, опьяненная мужским вниманием. Больше никогда не поставит себя в положение, вызывающее осуждение.

На четвертый день небо очистилось, и с солнечными лучами, пробивающимися сквозь кроны деревьев, настроение Кхин начало приподниматься. Она предложила Хта Хта устроить пикник во дворе – на траве под деревьями накрыла обед, приготовленный из остатков завтрака. И, глядя на поблескивающую лужами улицу и открытые двери соседей, вдруг поняла, что если устроить сигарную мастерскую в этом доме и распродать швейное оборудование, то сэкономленных денег вполне хватит, чтобы расплатиться с долгами. И не может ли она, при небольших усилиях, производить то, что соседям понравится гораздо больше, чем кофты и сшитые на заказ саронги? Берешь пальмовый лист, отпариваешь его, добавляешь немного толченого бетеля и каплю лайма, чуть-чуть аниса и, может, крошку табака, если осталось от сигар… Давным-давно мать научила ее готовить бетель такой жгучий и пьянящий, что никому никогда не надоест. А у кого из соседей губы не покраснели, а зубы не почернели от бетеля?

Она смотрела, как Джонни носится по двору, спасаясь от москитов, облепляющих их еду, и думала, что чудом избежала катастрофы. Впервые расставшись с детьми, она позволила себе забыть, что только они и составляют центр ее мира. И вот они здесь, по благодати божьей, у нее на глазах: Грейси последовала за братом, а затем и Луиза, а Молли набрала в кулачок мокрой травы. Вот они, все четверо, здесь, жизнерадостные и любопытные, живые.

А скоро к ним присоединится еще один.

– Ты беременна, Хта Хта, – сказала Кхин няньке, которая вытаскивала травинки у Молли изо рта. – Это был Лесной Губернатор? Кто-то из его сыновей? Он обидел тебя? Ты можешь все мне рассказать.

Бедная девушка смотрела на нее в горьком ошеломлении. Потом пристыженно ответила:

– Не понимаю, о чем вы.

Кхин погладила мягкую пухлую щеку:

– Я помогу тебе его вырастить.

Никогда раньше она не обращалась к Хта Хта так откровенно, с такой нежностью, и страх в глазах девушки сменился облегчением, словно иссяк источник жуткой боли, лопнул мучительный гнойник. Со временем она привыкнет к этой боли, подумала Кхин.

– Мам, это бродячие артисты? – крикнул от ворот Джонни. Он показывал на вереницу повозок, кативших по улице. – Можно посмотреть? Ну пожалуйста, мам!

– Да, мамочка! – присоединилась Грейси. – Пожалуйста!

Кхин встала, медленно подошла к воротам, остановилась рядом с Луизой, а Джонни и Грейс уже скакали по мокрой улице.

– Это похороны, мама? – спросила Луиза так спокойно, что у Кхин холодок пробежал по спине.

И только тогда Кхин разглядела то, что уже заметила девочка. На каждой повозке было три или четыре гроба.

Бубонная чума, заболевшие умирали очень быстро и мучительно. В сумерках было решено, что Хта Хта увезет детей в отдаленную деревню на равнине, в семью одной из швей, ехать туда часов восемь. А Кхин позаботится о припасах, продаст все, что удастся продать.

И вот они опять прощались: дети сидели в повозке, которую Кхин наняла на последние десять рупий, и мать целовала всех по очереди – не как целовал Бенни, целомудренно касаясь губами лба, но по-каренски, прижимаясь носом к каждой щечке и глубоко вдыхая.