Не знаю, что будет потом, завтра, через неделю, только уверен, что больше мне ее сумасшествия познать не светит.

Она растила свои чудные, трясущиеся грудки для кого-то более презентабельного. Но сегодня. Прямо сейчас эта куколка в моих руках, и я сделаю все, чтобы выбить каждым ударом члена ее из своей башки.

Забуду. Растопчу любую память. Снесу тараном чувства, что душат и заставляют преследовать ее изо дня в день, как ошалелому, смотреть, как она изгибается на шесте. Завидовать долбанной палке, которую на почти трахает во время танца. А теперь пусть все завидуют мне.

Потому что именно я держу ее за бедра и вбиваюсь в дырку пошлыми шлепками, сжимаю челюсть и смотрю в потемневшие от похоти и страсти глаза. Рычу:

— Хочешь кончить?

— Макс… — неистово стонет она, пока я ускоряю ритм до невообразимой скорости.

— Хочешь кончить, сука? — шиплю в ее лицо, одной рукой сжимаю и кручу сосок.

— Да, господи, да!

Толкаю ее наверх, кидаю на спину и задираю одну ногу, цепляюсь и беру в рот большой палец, обсасываю и рукой смазку толкаю в анус, не прекращая сосать палец и наблюдать за тем, как ее распирает от эмоций.

А сейчас ее распирать будет мой член. Раздирать внутренности, ставить клеймо, чтобы каждый, кто лег на нее после… Не смог меня переплюнуть.

Приставляю конец члена к анусу и сильнее сосу палец ноги, рукой сжимаю грудь и толкаю головку, чувствуя, как сильно ее сжало горячее, влажное отверстие.

Зубами сжимаю палец и выдыхаю вслух.

— Расслабь, а то порву.

Она шумно выдыхает, стискивает траву пальцами и выгибается, насаживаясь медленно на мой длинный ствол, пока его полностью не поглощает ее тело. С губ срывается рычание, шумное, громогласное, точно такое же как ее стон.

— О, господи, Макс, больно…

— И мне больно, — шепчу я, только вот боль эта сладкая, почти как наркотик, сводящая с ума. И хочется снова и снова быть внутри ее тела, смотреть, как на коже высыхают блестящие капли, но появляются новые. Пота. Или спермы.

Сдергиваю с плеча ногу и пальцами вторгаюсь в щель. Сразу два. Начинаю жестко и яростно трахать. В заднице член словно замер, сначала кончит она, потом я буду разрывать ее анус, кончать и заливать внутренности спермой.

Лана выгибается дугой, пытается меня оттолкнуть, кричит:

— Хватит, господи, хватит! Я больше не могу.

Но я не могу остановиться, мне нравится, как она дергается, как она стонет и жадно хватает ртом воздух, словно ее раз за разом бьет молния.

А еще я давно хочу увидеть, как она сквиртнет. Хочу почувствовать истинный вкус ее тела, а потом оттрахать и забыть.

Забыть, как она кричала, забыть, как она выгибалась и с проклятиями теребила свои соски. Потом протяжно закричала, задергалась, пока я, нажав во влагалище на нужную точку, не заставил ее тело исторгать прозрачную, приятно пахнущую влагу.

Прямо мне в рот. И стоило мне это проглотить, как я вышел из задницы с пошлым, влажным хлопком, и вторгся в пульсирующее, пиздец обжигающее, влагалище.

Подышал, словно успокаиваясь и нависая над Ланой, целую, даю ей ощутить свой вкус, сразу же вталкивая член глубоко и долго. Вбиваю в ее тело, как в землю свой кол, пока цунами не скручивает низ живота, не выносит мозг вместе с чувствами, и я не кончаю, обильно заливая ее живот и грудь.

И вот он финал. Она кончила. Кончил и я, только вот желания расставаться сию секунду не чувствую. Да и она не делает попыток вырваться и убежать.

Только смотрит в глаза своим проклятущим, манящим взглядом, только поднимает дрожащие от пережитого экстаза руки и стирает с моего лба пот вперемешку с ее соками и мило так, по женственному, шепчет:

— Искупаемся последний раз?

— Без слов? — поднимаю я брови и медленно покидаю гостеприимное лоно.

— Слова зло, они разрушают иллюзию прекрасного, а иногда так хочется задержаться в ней подольше. Ничего не говори. Просто побудь со мной еще немного.

Любовь любовью, а обед по расписанию.

Именно с такой мыслью я слизываю последние капли спермы с члена Макса, пока он нежится под закатным солнцем.

Шлеп, и он убивает очередного комара, присевшего мне на ягодицу. Близится вечер, даже странно, как они нас не отвлекали в течении дня. Шлеп. Еще один удар. Бедный комарик.

Ну… Я думаю, что там был комар.

Но даже если нет, кого это волнует? Гораздо приятнее ни о чем не думать, поднять лицо к лицу Макса и сразу ощутить обжигающий поцелуй. Сначала на шее, потом на губах. А после просто играть языками, не прекращая контакта глаз.

Но желудок громким урчанием опять дает о себе знать.

— Пора сваливать… — говорит Макс, но лишь обхватывает меня руками и укладывает на траву, нависая сверху. Смотрит внимательно в глаза.

— Почему ты так смотришь? — испуганно задаю я вопрос, потому что кажется, что его потемневшие глаза сейчас выпьют душу, заберутся в мозг и откроют дверь в каждую мысль, каждое потаенное желание.

— Хочу тебя забыть, — говорит он резко, даже грубо, стискивает мне волосы на затылке и почти касается носом носа. — Но ты уже под кожей.

— Максим…

— Да дослушай, я и так молчал весь день. Тоже между прочим жрать хочу.

Руку поднимаю к голове, без слов прошу прекратить делать мне больно, и он отпускает волосы, ведет рукой по щеке, вниз и нагло теребит сосок.

После четырех испытанных оргазмов трудно испытать возбуждение снова, но, наверное, у Максима какой-то особенный ключ к моему предательски возбужденному телу.

— Нам надо уже это закончить, расстаться и жить каждый своей жизнью, — говорит он то, что и так понятно. Зачем только? А потом вдруг набирает в грудь воздуха и шепчет мне на ухо. Обжигает дыханием. — Только мы снова здесь. И, кажется, стоит мне тебя коснуться, то все правила идут по пизде. Давай…

— Что? — волнительно спрашиваю я. Не знаю, что он скажет, да и обида во мне еще жива. Правда ее словно сферой прозрачной накрыло. И боль уже не такая острая. Каждое его касание и грубая ласка льют бальзам на раны.

— Давай уедем… Погоди, не отвечай, — закрывает он мой рот рукой и смотрит в прищуренные от недоверия глаза. Где-то я это уже слышала. — Подумай до завтра. Просто, блять, подумай. Я попрошусь на работу к Самсонову. Не весть бог что, но платят там прилично. Смогу оплатить твою учебу. Это, конечно, не заграница, но в Москве полно приличных вузов. Ты же умница, ты куда угодно поступишь. Я, конечно, голодранец, но нам, детдомовцам, положена однушка, и мне вчера буквально выдали ключи. Она на окраине Москвы, но…

Он замолкает, часто дышит и руками обхватывает мое лицо. Мокрое от слез, потому что я не знаю… Я ничего уже не знаю… Зачем он снова это говорит, зачем обещает столько всего и одновременно ничего…