Он не мог дождаться, когда же обвяжет своими веревками эту черную статуэтку.

Доцент Вольфанго Патане.

Трепло Вольфанго Патане.

Грязная свинья Вольфанго Патане.

И Ребекка, которая не собиралась заявлять на него в полицию.

Они часами обсуждали, как быть дальше. С одной стороны Марчелло с его неизменным желанием все проанализировать, понять и простить. С другой – Ребекка, упорно защищающая свою независимость, свой образ жизни, свое видение фактов. Лишь она знала, как все было на самом деле. Никто ею не манипулировал и ни к чему не принуждал.

Поэтому я и не мог ее простить. Из-за того, что она отстаивала свою независимость. Месяцами она бессовестно обманывала мужа и нас, зато теперь, когда надо было лишь разок соврать (адвокат настаивал, что необходимо упирать на версию с манипуляцией) и выступить против этой свиньи Патане, она вдруг осознала всю важность искренности. А мой сын упрашивал: – Доверься мне, любовь моя, хоть раз открой мне душу, я хочу знать, кто ты, о чем ты думаешь, это твоя последняя возможность дать нам шанс.

Стоило мне приложить ухо к двери палаты, где черная статуэтка лежала в ожидании исцеления, я все время слышал, как он нашептывает ей подобную чушь. Я даже не мог смотреть ей в глаза. Если бы что-то зависело от меня, то я бы взял близнецов, сел с ними на ближайший поезд и увез как можно дальше из этого дурдома.

– Как такое вообще возможно, что она отказывается на него заявить? – спросил я сына, пока мы шли по пульмонологическому отделению больницы.

– Она даже слышать об этом не хочет.

– Вы уже приняли какое-то решение? Я имею в виду, что делать прямо сейчас?

– Пап, я не знаю. Да, это сложно понять, но я не хочу оставлять ее в таком состоянии после всего, что случилось. Ее надо показать врачам, потом мы все обсудим и вместе придумаем, как быть дальше.

По прошествии двадцати двух дней руководство больницы решило выписать Ребекку. За полчаса до того, как она вышла из клиники, в квартире на Порта-Романа моя жена застегнула дорожную сумку, поцеловала детей в лоб, пожала руку Дорине и вызвала такси. На центральном вокзале она села в первый поезд до Неаполя. Нана не желала ни минуты дышать одним воздухом с этой шлюхой. Она сообщила об этом Марчелло, и он принял ее решение без лишних разговоров.

Дни шли за днями, Ребекка ходила по врачам. Дни складывались в недели, недели – в вереницу одинаковых недель. Менялась погода. Дни становились длиннее, весна захватывала скверы, газоны, парки – каждый сантиметр земли в этом бесконечном переплетении улиц и бетонных домов.

Ни Ребекка, ни мой сын не просили меня уехать, поскольку я помогал с близнецами. Мы с ними часто ходили в парк, и никто даже не интересовался, где мы были и чем занимались. Их безразличие по отношению к детям меня пугало. Ребекка все время спала, Марчелло с головой ушел в работу. Я пытался что-нибудь выудить у Дорины, но, судя по ее ответам, откровенничать она не желала.

Это был тяжелый период, по накалу страстей не уступавший папскому конклаву. Сын входил и выходил из спальни Ребекки. Невозможно было понять, когда они уже покончат с разговорами и отправятся к адвокату по бракоразводным делам. Они все говорили и говорили. О чем? Хотя мы это не обсуждали, я был уверен, что Марчелло просчитывает все возможные последствия. Лучше всего, если бы Ребекка навсегда исчезла из нашей жизни, но она мать близнецов, и нельзя просто взять и выставить ее за дверь, хотя я не сомневался, что после всей этой истории ни один судья не встанет на ее сторону. А если она их похитит? Что будет лучше для всех? Навсегда избавиться от этой потаскухи или поставить детей под удар?

Однажды я проснулся на рассвете от какого-то шума на кухне. Я отправился на разведку и обнаружил Ребекку, которая, стоя с чашкой в руке, смотрела в окно. Должен признать, что никогда не видел более привлекательной женщины в домашнем халате.

– Привет, пап. – Она улыбнулась как ни в чем не бывало. – Хочешь стакан растительного молока?

Не знаю, что именно натолкнуло меня на эту мысль. То ли зародившееся во время мимолетной утренней встречи предчувствие, которое вскоре переросло в уверенность, что она никогда не станет достойной матерью, то ли ее улыбка. На лице Ребекки не было и намека на раскаяние или стыд, хотя она выжгла клеймо на наших жизнях. Ни тени сомнения, страдания или сочувствия по отношению к тем, кто ее любит. Наоборот. Только презрение и натянутая улыбка. Неужели она считала нас посредственностями, потому что мы не позволяли себя связывать, как сардельку, и не отдавались первому встречному, рискуя умереть от удушья?

Да, именно ее улыбка и натолкнула меня на эту мысль.

Я всегда осознавал собственную ограниченность. Я был жадным и ленивым консерватором. Никогда по-настоящему не вглядывался в суть вещей, никогда не копался ни в своей душе, ни в чужой и взамен обрел необычайный покой. Я предпочел давать простые ответы на сложные вопросы. Даже будучи советником криминального босса, я ухитрился сохранить свой апломб средней руки чиновника, атавистическую склонность оставаться мелкой сошкой. Я упустил шанс воспользоваться предоставленными мне возможностями, как сказал бы сын в один из своих приступов извращенного вдохновения. За десять лет, проведенных в чистилище, я ни разу не ступил в Старый Бари. Я покуривал сигарету и наблюдал за бурлившей там жизнью, скользя по поверхности своих мыслей.

Вот почему я решил избавиться от Ребекки и завершить ритуал жертвоприношения, который провалил этот идиот Вольфанго Патане.

Это был самый надежный способ стереть улыбку с ее лица.

Привет, пап, хочешь стакан растительного молока?

Я не отвечал. Просто стоял и смотрел на нее. На обнаженной шее виднелись побледневшие синяки. – Так что, пап? Молоко будешь?

Я скрипнул зубами и заставил себя посмотреть ей в глаза.

– Знаешь, как он тебя назвал, – пробормотал я, – знаешь? Черная статуэтка, вот как. А ты не хочешь нам помочь.

Я не стал дожидаться ответа. Развернулся и ушел в свою комнату.

В последующие дни я старался как можно реже бывать дома. Я покорно ждал, когда сын попросит меня уехать. Не хотелось бросать внуков в такую минуту, но теперь было ясно, что я уже ничего не могу для них сделать. Однажды я вернулся с прогулки по району Навильи, и Марчелло сообщил, что у Ребекки планы на вечер, а мы останемся дома, закажем пиццу и посмотрим фильм по телевизору.

Промучившись полчаса от нездорового любопытства, куда и с кем она пошла, я позволил себе расслабиться впервые за долгое время. И сомнений не осталось: без нее жизнь действительно была бы куда лучше. Около полуночи дверь распахнулась, на пороге появилась Ребекка в белом платье в красный горох, сняла туфли на каблуках, чтобы не поцарапать паркет, с надменным видом бросила их в угол и прошествовала в спальню. Сын тотчас вскочил и последовал за ней, как собачка. Этой ночью они снова ссорились.