— И что вы сделали? Я ответила, теперь ваша очередь.

— Ты не будешь мальчиком. Ты полностью здоровая семнадцатилетняя девушка, твоё слияние с оболочкой совершенно, у тебя нет и не будет никаких изменений в нервных узлах. У тебя даже перхоти нет, настолько ты идеальна. Впрочем, если ты не против, я закончу работу, — я кивнул на почти законченный портрет. — Зафиксирую этот факт в мироздании.

— Но почему! Зачем! Как же теперь… — она замолчала, потрясённая.

— Потому что так правильно, — ответил я спокойно.

Алька после приключений бурной ночи осталась в своей комнате, и мне ничто не мешает говорить откровенно. Беречь нервы Калидии я необходимым не считаю — девушка, способная, не дрогнув, прирезать парочку родственников (все владетели, надо полагать, родственники, и даже более близкие, чем стоило бы), переживёт и небольшую порцию правды.

— Я честно пытался. Мир был против, но у меня было три месяца, и я бы его, скорее всего, уговорил. Так же, как уговорил на это говно себя. Не сложилось. Дело не в откате, который я, возможно, не переживу. Дело в том, что так нельзя. Это не этическое «нельзя, потому что нехорошо и гадко», когда можно затолкать совесть в жопу и сделать. Это «нельзя, потому что, сука, просто нельзя». Не знаю, как ещё тебе это объяснить.

— Я, кажется, понимаю, — кивнула она.

Может, и понимает, почему нет. Её растили в парадигме «так надо, потому что надо». Не ребёнок, а жертвенная пешка для размена в политической партии. Её папаша, как по мне, больной на всю башку ублюдок, но его, скорее всего, растили так же. Они тут все такие, аристократы хулевы. Понимают «надо» и «нельзя». И когда их «надо» находит на чужое «нельзя», то горе чужим.

— Но… Как же моя мать? Как ваши друзья? Как Алька? Как вообще всё?

— Без понятия. «Делай что должно и будет что будет», — процитировал я.

— И что теперь делать мне?

— Сесть уже на попу ровно и не мешать мне рисовать! Ну, или пойти и рассказать всё отцу. Как хочешь.

Она села.

Из своей комнаты выбрела смурная Алька, и мы замолчали. Обсуждать больше нечего, настало время решений.

***

До вечера я рисовал. Закончил черновик на картонке, взял большой лист и перешёл к чистовой картинке. Финальный референс выходит на загляденье. Его бы маслом на холст и в рамку, но не умею я маслом.

Алиана сидит надутая, куксится, вздыхает и вообще демонстрирует расстроенные чувства. Даже обедать не стала. По-хорошему, ей бы не помешало с кем-нибудь поговорить. В конце концов, она пережила большой стресс — её похитили, насильно удерживали, собирались пытать, а потом на её глазах убили людей. Ах, да, ещё ей пришлось пописать в углу. Не знаю, что её больше травмировало, — лужа мочи или лужа крови. Разумеется, ей сильно не по себе сейчас. Но и мне не до её переживаний. Если Креон решит нас прикончить, то вырастить в себе нервное расстройство она не успеет.

После ужина Алька пришла ко мне в комнату. Смотрела, как я навожу глянец на портрет, вертелась, вздыхала, потом не выдержала:

— Калидия очень красивая, да?

— Факт, — я не стал спорить с очевидным.

— А я? Я красивая?

— Да, — кивнул я рассеянно. И добавил безжалостно: — Но она красивее.

— Я понимаю… — вздохнула она. — Как вы думаете, нас убьют?

— Не исключаю такого варианта, — ответил я честно. — Ты выбрала опасную стезю, вступив в наёмники.

— Я понимаю… Как вам удаётся быть таким спокойным, зная, что нас могут убить?

— К этому просто привыкаешь. Как будто мозоль натирается.

— И всё?

— Немного меняется восприятие жизни, — попытался я сформулировать словами то, что чувствуется жопой. — Перестаёшь откладывать что-то на потом, потому что этого «потом» может не случиться. Когда что-то очень хочется сделать — просто идёшь и делаешь. Ведь, может быть, это последний твой день, так какого черта? Как-то так.

— Наверное, вы правы, — вздохнула она, — так и надо. Жаль, я так не умею. Я всю жизнь жила будущим. Вот вырасту, и тогда. Вот выберусь из детдома, и тогда. Вот дотерплю до совершеннолетия, и тогда. А если будущего нет, то зачем тогда всё?

— А если есть — то зачем? — удивился я. — Нет никакого «зачем». Мы однажды умрём, это перечёркивает все цели. Но мы живы здесь и сейчас, и вместо «зачем» у нас «потому что». Потому что надо. Потому что так правильно. Потому что так захотелось. Потому что можем, в конце концов.

— А как вы думаете, я нравлюсь Калидии? — спросила она внезапно.

— Неожиданная смена темы, — удивился я. — Отвращения она к тебе не выказывала, за глаза гадостей не говорила, если ты об этом.

— Не совсем об этом… — вздохнула девушка.

— Так пойди и спроси у неё! — отмахнулся я. — Всё, хватит меня отвлекать. Ныне отпущаеши, иди и не греши. Ну, или греши, если есть такое намерение.

Алиана ушла, я вернулся к рисунку. Без оригинала перед глазами не то, но поправить очевидные огрехи моих кривых ручек можно. Тут штрих мимо лёг, тут тень не на месте, тут передавил, тут недожал. И всё равно — на редкость удачный портрет для моих более чем скромных способностей. Значит, я всё делаю правильно. Или просто повезло.

Ближе к ночи приехала Змеямба. На этот раз ей почему-то разрешили остаться на ночь, и она не спешит. Даже чаю попили до того, как в койку прыгнуть.

— Красивая девочка, — сказала Змейса.

Она стоит голая перед портретом, на фоне подсвеченного неоновым туманом окна и тоже, надо сказать, выглядит неплохо. Не зря рисовал.

— Ты тоже красивая, Зме, — ответил я.

— Ты ведь не стал её калечить, Док? Не поднялась рука?

Змеямба умная и наблюдательная.

— Не стал.

— Правильно. Меня с самого начало от этого мерзило.

— Нас могут за это убить, Зме.

— Нас в любой момент могут убить, — пожала она плечами. Грудь завораживающе подпрыгнула. — Работа у нас такая. Ты предупредил Слона, что не обязательно сможешь, и он, я тебя уверяю, это учитывает.

— Я бы смог. Ну, технически…

—