Скажу прямо, так все и получилось. И с ботинками, и с штанами, и с ура, товарищи!

Разомлел я, как пан. Лежу себе и паную с всей своей молодой души. И так прилягу, и поперек тоже. И в небо посмотрю, и в дальнейшую даль тоже. И налево посмотрю, и направо тоже. А на воду впереди себя не смотрю. Потому что я себе так придумал, чтоб на воду не смотреть. Побился с собой на интерес – сколько ж это можно, чтоб быть рядом и не смотреть. Так сказывалась моя натура испытателя.

По правде сказать, я за собой с ранних детских лет знал такую способность – не смотреть, если потребуется. Потому что у меня все это, на что не смотреть, в одну секунду начинало быть в самой голове. Например, Десна. Или Волчья гора в всей своей жестокой ко мне лично красе.

Волчья гора – она именно и поместилась мне тогда в голову, хоть я собирался видеть одну Десну. А где гора, там и клад. Это ж понятно. Конечно, я в голове обошел Волчью гору кругом, сунулся по всем усюдам. Ничего нету. Опять я не застал клада. От расстройства тут же и задремал.

Разбередил меня сначала звук. Вроде рядом упало шлепком неясно что, похоже на жабу нечеловеческих размеров. А только я открыл глаза не на звук, а на запах – сильно ударило гнилой водорослью. Целый жмут, по виду – перепутанные толстенные веревки. Мне аж стрельнуло – кишки перепутанные! Зеленые с черным!

Конечно, мне стало неприятно. А кому б подобное было приятно… Чем я хуже отличаюсь?

Эх, Десна, Десна – ракушечки-пампушечки! Кудлатые тучки, тем более облачки!

Скажу тут, а то забуду.

Не надо думать, что я без перерыва рыпался по нашим с Розкой делам.

Это было совсем не так. Мои будни шли своим чередом в труде и в рассуждениях разнообразного рода. Досочка, как говорится, к досочке, гвоздик к гвоздику. Как всякому сознательному пролетарию, мне нравилась работа в мастерских. Я даже не обижался, что учетчик иногда, верней, частенько мухлевал на мой счет. Товарищеская дружба была для меня дороже лишней копейки. Хоть копейка и не была мне совсем чужда.

Не скрою, я не нуждался, как другие. Розка по-прежнему платила Мельниченковой за мой угол, а на еду и прочее убывало совсем мало. Давало себя знать то, что встречи с Розкой на “Мучеников” проходили с едой, которой хватало мне и на сколько-то потом. Я по карманам куски не распихивал, как кто-то мог бы подумать. Розка сама распихивала. И спасибо ей за это большое. Это ж, можно сказать, хлеб! Святое!

Да.

Наряду с этим мне хотелось ярких планов. Что объяснимо. Завтра как таковое мне было понятно, а уже послезавтра накрывалось острым вопросом. Навек остаться при ящиках с маяком впереди в виде выдвижения в бригадиры? Протиснуться на рабфак? Крепко стать на комсомольскую линию с прицелом на дальше?

Какой сделать правильный выбор – вот о чем я думал денно и нощно.

Что греха таить, думал я и о другом. У меня уже был заметный возраст. Некоторые в Гражданскую войну в подобные годы отчаянно воевали. А в селе, бывало, подобные хлопцы, не говоря о девчатах, заводили законную семью.

И что интересно, в этих моих мыслях Розка получала свое хорошее место не всякий раз. Я осознавал, что подобное мое представление – не сильно достойно комсомольца и вообще молодого советского человека.

Но. Скажу так. Тогда мы, боевитая молодежь, не всегда знали слово “любовь”. Мы не пели песни про чувство между мужчиной и женщиной. А можно ж и не петь, тем более без доподлинного знания слов.

Да.

Мне всегда было дорого следующее. Розка открыла мне женское. Я познал это не в подворотне, как многие мои сверстники. Розкина красота попала на хорошую почву и встретила во мне громкий отзыв. И я не скрывал, что весь тянусь к Розке. Но и Розка ж ко мне тянулась. Я и на капелюшечку не допускал, что она придурялась.

Но была ж и не Розка. И эта самая не Розка звалась Зоя.

Получилось, что я сошелся с Зоей по взаимному согласию в трудное для нее время. А именно, когда ее родной отец Ракло Алексей Васильевич выплыл наружу как враг.

Случилось такое.

Я стоял на улице в ожидании товарища следователя Погребного. Я, с своей стороны, прибыл с запасом времени, а он как раз через постового предупредил, что отошел и вернется позже назначенного. И получилось, что я высматривал Погребного у двери на воздухе. Ходил туда-сюда, что называется, руки в брюки.

Ходил до тех самых пор, пока мне на плечо не легла девичья рука.

– Ой, Марик! Ты чего тут?

Не скрою, увидеть Зою мне было приятно. Конечно, Зое предстояло неминуемо узнать мою роль в жизни ее отца. Но я и не думал, что моя роль в данном положении стыдная. Наоборот. Я был готов открыть глаза на Ракла и Зое тоже.

Все время, которое разделило нас, вплоть до дня, когда я нашел свои ботинки в руках Зоиной мамаши, я не забывал лицо подруги. И вот опять нас свело.

– Зоя, здравствуй! А я тут по делу. Жду товарища следователя. Давай, Зоя, отойдем на краешек, чтоб я дверь видел. Я щас должен тебе рассказать главное.

– Марик, потом! Я тоже ж до следователя… Твоего как имя?

– Пойми, Зоя, – сказал я по-доброму, – мы с тобой тут до одного следователя пришли. Твой же – товарищ Погребной?

– Ага… Погребной.

– Правильно, Зоя. И мой тоже такой же. Нас с тобой по одному делу спросят. И мы, Зоя, должны честно все сообщить.

– Ты часом не сдурел, Марик? Опять больной? Или как?

Зоя вылупилась на меня и еще рукой тыцнула.

Я оставался спокойный и уверенный в себе.

– Зоя, я в здоровом уме. И тебе советую. Тихо послушай, а потом тыцайся, если что. Решается жизнь и смерть.

Зоя лишилась дара речи от моих прямых выражений.

Мы отодвинулись от людей, которые шли мимо. И я, как мог, понятно, передал Зое все, что ей положено было знать. Причем я сразу заявил, что теперь меня называют Лазарь Гойхман.

Конечно, от этого всего дар речи к Зое не вернулся. Ну что ж. Подобное бывает. Она только мотала головой в косынке на пол-лба. Мотнет и зажмурится, мотнет и зажмурится. Девчата… Решительности в них нету. Но я довел уже начатое до самого трудного конца.

Как и был готов, я разоружил Ракла перед его родной дочерью Зоей.

Зоя заплакала.

– Боже ж мой! Я ж и не знала, что он живых людей рубил! Еще скажи – рубил же ж?

– Рубил, Зоя. И меня рубил тоже.

– Покажи еще, где рубил!

Я еще раз задрал штанину и еще раз показал.

Причем сказал:

– Ты, Зоя, руками потрогай. Я тебе разрешаю. Так лучше поймешь.

Зоя провела пальцем по сдертому месту. То есть по рубленному Раклом. Стало щекотно, но я не дрогнул. Момент не тот, чтоб дрогнуть.